Чара силы
Шрифт:
Гамаюн вскочил на занесенный снегом тын и вспорхнул прямо в ветер. Начинающийся ураган подхватил его, закружил, но Гамаюн выровнялся и полетел строго на север, к замку.
А с юга, прикрываясь снежной бурей, как щитом, подходили замеченные с высоты Гамаюном наемники Кощея. Они двигались не спеша, прочесывая горы.
Ни Даждь, ни Падуб толком не знали, что делать с рожающей женщиной. Златогорка, побледневшая так, что было страшно на нее взглянуть, лежала на лавке и то стонала сквозь зубы, то хриплым
— Все пройдет, пройдет, — повторяла она как заклинание. — Мы с Живой говорили — мне еще целый день!.. Я отлежусь, вот увидите…
Она то дремала, что-то шепча во сне, то просыпалась, в тревоге хватаясь за живот, то просила пить, то вставала и принималась ходить. Даждь не отлучался от нее ни на шаг. Падуб мялся у двери, не зная, уйти или остаться.
— Я слышал… — наконец подал он голос, — рожают в бане…
— Что ты стоишь? — тут же сверкнул на него глазами Даждь. — Беги живо!
У пекленца округлились глаза.
— Как? — прошептал он. — Мы что, сами?
— Самому мне не случалось, — молвил Даждь, — но я видел, как это делают другие… Ты мне поможешь?
Падуб кивнул и убежал готовить баню.
Снаружи бушевала настоящая метель. В трех шагах ничего нельзя было увидеть. Короткий зимний день подошел к концу, и все погрузилось во мрак.
Сквозь завывание ветра ничего нельзя было разглядеть. Узкую тропку к бане замело, но Даждь на руках понес стонущую жену до спасительного тепла, где бережно, не обращая внимания на ее стоны и мольбы пополам с криками, раздел и уложил на лавку.
Бочком протиснулся в дверь Падуб, осторожно, чтобы не потревожить, положил подле веретено и нож и отступил, ожидая приказаний.
Златогорка страшно закричала, рванулась вверх, и пекленца как ветром сдуло. Захлопнув за собой тяжелую дверь, он привалился к ней спиной, отирая пот со лба и стараясь найти в себе силы вернуться — его помощь могла понадобиться.
Взгляд упал на распахнутые настежь ворота — как он въехал днем, возвращаясь с охоты, так их никто и не закрыл.
Проваливаясь по колено в свежий, только что налетевший снег, Падуб добрался до створок. Их замело так, что не своротишь. Но он рванул одну на себя с такой злостью, что не удержался и упал в сугроб.
Падение отрезвило его. Снаружи бесновалась буря, о каких выросший в жаре и духоте пекленец не слышал даже в сказках. Где-то в ночи ревели и завывали жуткие твари, а совсем рядом под их стон и хохот рожала женщина.
Падуб встал и не отряхиваясь побрел назад.
Метель бушевала так, словно хотела уничтожить все живое в мире, но одинокий всадник, пробиравшийся лесом, словно бросил ей вызов. Припав к гриве лошади, он отчаянно погонял, не щадя ни себя, ни животное.
Почти на коленях конь вполз по снегу на холм и, пошатываясь, вошел в ворота. Падуб обернулся на скрип снега, и Жива, в сапогах и мужских портах, чуть не упала к нему на руки.
— Где? — только и вымолвила
Даждь кинулся ей навстречу. Златогорка еле дышала, жадно ловя воздух почерневшими губами, искусанными в кровь. На ходу скидывая полушубок, рукавицы и кожаную подкольчужную куртку, Жива, оставшись в одной рубахе, подошла к роженице.
— Выйди, — кивнула она Падубу, застывшему с белым лицом у двери. — Там постой!
Пекленец исчез, будто его и не было.
— Мне тоже? — Даждь поднял голову.
Останься, — сурово приказала Жива. — Ты муж. И отец.
Взяв Даждя за руку, она молча усадила его подле разметавшейся на ложе Златогорки и вложила в его руку ослабевшие пальцы жены. Почувствовав его тепло и силу, роженица вдруг подняла голову и слабо улыбнулась.
— Ну, вот, а ты боялась, — — улыбнулась Жива ей. — Сейчас рожать будем! Ты только помоги мне немного…
И торопясь, пока Златогорка не начала тужиться, стала развязывать узелки на ее одежде. Жива уже стала матерью — это было видно по вновь появившейся талии и налившимся грудям. Под глазами ее залегли тени — следы боли и бессонных ночей. Она как будто постарела, но от этого не стала менее привлекательной. Даждь уже хотел спросить, кого она родила Велесу, но в этот миг Златогорка вдруг закричала и судорожно вцепилась в его руку.
— Помоги мне, — приказала Жива. — Переверни ее — пусть младенцу будет легче…
Даждь послушно исполнял все, что велела сестра.
— Она не умрет? — вырвалось у него.
— Она родит легче, чем я, — коротко ответила Жива.
Но тут Златогорка снова закричала, забилась в руках Даждя, ударяясь затылком о скамью.
— Нет! Нет! — кричала она. — Не тронь! Даждь! Даждь!
— Я здесь, — отозвался он, но жена ничего не слышала.
— Не воин! Не воин! — кричала она. — Я не хочу умирать! Я хочу жить!..
Жива склонилась над роженицей. Руки ее чуть дрожали от волнения и усталости, но она уже видела головку ребенка — такую же светловолосую, как у отца.
— Ну же, давай, давай, — уговаривала она. — Давай, сестра! Еще немного! Он уже здесь!
Но Златогорка вдруг глубоко вздохнула — и ребенок скользнул обратно.
— Устала я. — Женщина прикрыла глаза. — Дай поспать!
Даждь вскинул на сестру полные боли глаза, но -Жива вдруг яростно скрипнула зубами.
— Нет, ты у меня родишь, — прошептала она, к в ее руке блеснул нож. — Давай!
Увидев лезвие у самых глаз, Златогорка завизжала так пронзительно, что на ее крик ворвался Падуб. Тело роженицы изогнулось дугой — и на руки Живе легко и быстро скользнул младенец.
— Ну вот, а говорила — устала, — проворчала Жива, очищая личико ребенка.
Он сучил ручками, выворачивался.
Златогорка о усилием подняла голову.
— Кто? — шевельнулись искусанные в кровь губы.
— Радуйся! — Жива приподняла младенца, шлепнула его, и малыш зашелся громким криком. — Сын!