Чарли Чаплин
Шрифт:
Карлайл Робертсон вспоминал, что Чаплин плакал, когда вернулся в отель. Сам Чарли рассказывал писателю Томасу Берку, что это было самое сильное эмоциональное потрясение в его жизни. Он говорил: «…присутствие среди этих строений и соприкосновение со всем – страданием и чем-то другим… Это был шок. Понимаете, я до конца не верил, что это то самое место. Когда такси свернуло в переулок, я вдруг все узнал. О, это было то самое место – оно ничуть не изменилось с тех пор, как я его покинул. Такого момента я не переживал никогда в жизни. Мне в буквальном смысле слова стало плохо от переполнявших меня чувств». Когда Берк начал его укорять за необдуманное возвращение к прошлым страданиям, Чаплин ответил: «Мне нравится страдать. Мне это полезно, я извлекаю из этого выгоду». Инстинкт, подобный тому, что гонит лосося на нерест в родные места, заставил его посетить старые мюзик-холлы английской столицы, в том числе Star в Бермондси, Royal в Стратфорде, Paragon на Майл-Энд-роуд и Seebright на Хакни-роуд. Чарли остановился у барной стойки в Elephant and Castle, в нескольких ярдах от дома, где жил в детстве, и заказал тушеного угря.
Грустил Чаплин недолго. Он обещал детям из приюта, что вернется на следующей неделе и привезет в подарок кинопроектор. Однако в назначенный день Чаплин обедал с Нэнси Астор и пребывал в отнюдь не ностальгическом настроении. Чарли попросил доставить проектор в Хэнуэлл Робинсона и Карно – к огромному разочарованию детей, а также толпы, которая собралась, чтобы посмотреть на него. Это свидетельство, как минимум, переменчивого и непредсказуемого характера Чаплина. Позже он извинился, признавшись, что просто не отважился еще раз погрузиться в болезненные воспоминания.
Из Лондона Чарли отправился в Берлин, а оттуда в Вену, где его ждал, наверное, самый восторженный прием в жизни. Кадры кинохроники запечатлели, как его несут над головами толпы от железнодорожной станции в отель. С таким же восторгом Чаплина встречали в Париже и в Венеции. После всего этого он решил как следует отдохнуть и поехал на юг, на Французскую Ривьеру.
В Каннах Чаплин познакомился с чешкой Мицци Мюллер, известной также под именем Мэй Ривз, которая на какое-то время стала его любовницей. Это была обычная история страсти и веселья вперемешку с ревностью и холодностью. Мицци уже предупредили, что Чарли «душит» личность всех, кто к нему приближается. В своих мемуарах она вспоминала, что блистательного Чаплина заслонял другой Чаплин, который был его нервным двойником, раздражительным и угрюмым. По словам Мицци, он также бывал психически неуравновешенным и проявлял садистские наклонности. Она отметила, что его настроение могло мгновенно меняться, от радости до депрессии.
Любая ситуация могла стать для него причиной драмы. В разговоре Чаплин мог бесконечно повторять: «Если однажды я лишусь всех моих денег…» Этот страх бедности, возможно, был причиной его нежелания расставаться с наличными. Время от времени он отправлялся с Мицци по магазинам и возвращался, вообще ничего не купив. Похоже, Чаплин любил смотреть на свое отражение в зеркале и, как вспоминала Мицци, говорил: «Для своего возраста я еще хорошо сохранился» или «Тебе не кажется, что я в очень хорошей форме?» «Мне на все наплевать, – заявил он, отказавшись прийти на банкет в его честь. – Я мировая знаменитость». Возможно, он следовал примеру Сидни, который постоянно повторял эту фразу, только в третьем лице, чтобы оправдать странности в поведении своего брата.
В обществе Мицци Чаплин провел осень в Лондоне. Он очутился в центре скандала, отказавшись выйти на сцену во время ежегодного королевского эстрадного представления. Это расценили как оскорбление Георга V. Молодому партнеру по теннису Чаплин объяснял: «Говорят, что у меня есть долг перед Англией. Хотелось бы знать, в чем он состоит. Семнадцать лет назад я был никому не нужен в Англии, и всем было на меня наплевать. Мне пришлось уехать в Америку, чтобы получить шанс, и я его не упустил». Потом он прибавил, что патриотизм – величайшее безумие из всех, от которых страдал мир. К сожалению, партнер по теннису оказался журналистом, и актер с удивлением и раздражением прочел заголовок в газете: «Чарли Чаплин не патриот». Однако свои взгляды он никогда не менял.
В Лондоне Чаплин продолжил встречаться с богатыми, влиятельными и знаменитыми людьми. Он часто бывал в обществе принца Уэльского, ужинал с аристократами, а в один из вечеров посетил Махатму Ганди, который жил на Ист-Индиа-Докроуд. Чарли также поехал на север Англии, чтобы еще раз увидеть места, где в начале века он гастролировал со спектаклем «Шерлок Холмс». Его по-прежнему занимали приключения собственной юности. Назвав Манчестер – в три часа пополудни в воскресенье – вымершим, Чарли отправился в Блэкберн. Там он заглянул в паб, около которого когда-то снимал комнату за 14 шиллингов в неделю. Чаплин заказал себе выпивку, а затем ушел неузнанным.
Конечно, отпуск стал для него потерянным временем. Без возможности работать Чаплин был жив только наполовину – расстраивался без причины и все время сомневался в своем будущем как актера. Теперь он точно знал, что уже не сможет вернуться к полностью немым фильмам. Но что должно прийти им на смену? Чарли твердо решил вернуться в Калифорнию через Нью-Йорк, и тут пришла телеграмма от Фэрбенкса. Дуглас остановился в Санкт-Морице и просил друга приехать к нему. Чаплин вместе с Мицци присоединились к Фэрбенксу и его компании. Все вместе они развлекались несколько недель.
С ними был Сидни, и по его предложению Чарли решил возвращаться в Соединенные Штаты через Италию и Японию. Сидни смог организовать премьеру «Огней большого города» в Токио. Было очевидно, что после Италии Мицци не продолжит путешествие вместе с братьями, и в марте 1932 года она осталась на пристани Неаполя, с которой отплыл Чаплин. Больше они не виделись.
Сначала братья направились в Сингапур. Там Чаплин заболел лихорадкой. После его выздоровления они поехали на Бали, отчасти с намерением поглазеть на полуобнаженных островитянок. Чем не развлечение для двух мужчин среднего возраста?
На Бали Сидни и Чарли познакомились с американским художником Элом Гиршфельдом, который жил в деревне Ден-Пасар. Слуги Гиршфельда не узнали Чаплина, поскольку в этой местности не было кинотеатра, и тот, по словам хозяина, захотел провести эксперимент. Чарли решил ненадолго стать Бродягой и в отсутствие котелка воспользовался тропическим шлемом. Гиршфельд вспоминал: «Чарли надел шлем на голову, и тот подпрыгнул вверх, словно живой. Нисколько не обескураженный, он с невозмутимым видом снова надел головной убор. И шлем опять соскочил у него с головы». Это был старый трюк, практиковавшийся в мюзик-холлах, но аборигены заходились от смеха, думая, что у Чаплина волшебный шлем. Он не мог не попытаться пленить аудиторию, даже самую маленькую и непритязательную.
С Бали братья отплыли в Японию. В Токио Чаплина через восторженную толпу вел полицейский. По поводу чайной церемонии Чарли заметил, что западному человеку она может показаться слишком затейливой или тривиальной. «Но, если мы согласимся считать высшей целью жизни поиски прекрасного, то что может быть рациональнее, чем снабдить прекрасным обыденное?» – добавил он. Театр кабуки произвел на Чаплина огромное впечатление. Он посетил несколько спектаклей. Его интересовали сложный грим и формализованные движения исполнителей. Это напоминало суть его собственного искусства. Актер театра кабуки мог принять стилизованную позу, чтобы в полной мере передать свой характер, а Чаплин для создания образа маленького человека точно так же «опирался» на позы и движения. Японские актеры накладывали на лицо толстый слой белого грима, приготовленного из рисовой пудры, а лицо Чаплина в фильмах было таким неправдоподобно белым, что напоминало маску. Он инстинктивно нащупал приемы, которые в Стране восходящего солнца использовали уже сотни лет.