Чародей. Часть вторая
Шрифт:
В сентябре 1719 года на Сундшер явился английский представитель Беркли. При нем находились письма с предложениями от британского посла в Швеции лорда Картерета и адмирала Норриса к царю. Присланный изъявил желание, чтобы письма эти Яков Вилимович отправил в Санкт- Петербург.
Брюс не только не принял писем, но и не дал самому Беркли возможности передать их в Петербург, отказав ему в русском паспорте. Вполне освоившись с ролью дипломата великой державы, он выразил британцу негодование в том, что этими действиями он снизит уровень отношений двух стран. Русский первый министр на конгрессе просил Беркли довести до сведения лорда Картерета, что не может удоволетворить просьбу англичан, но также находит его письма несовместимыми с узами союзничества и дружбы, все еще скрепляющими его царское величество и английского коро- ля. Практически русский шотландец прямым текстом объяснил, что нет никакой необходимости использовать предложения англичан, более того он это обозначил экстраординарным методом.
Негодованию у лондонского двора по этому поводу не было предела. Получив такую оплеуху, королевское правительство отдало приказ Джеффрису и Веберу, английскому и ганноверскому министрам в Санкт-Петербурге, покинуть Россию. Англичане хотели распространить это на британских подданных, состоящих на русской службе. В ответ царь пригрозил арестом товаров английских купцов, что должно было нанести им убыток более чем на 50 миллионов тогдашних полновесных рублей.
Перерыв в переговорах был использован Петром для улучшения взаимоотношений Брюса и Остермана. Теперь изворотливость Остермана и непоколебимая твердость Брюса удачно дополняли друг друга, а энергичная напористость, с которой русские посланники отстаивали интересы России, приводила в замешательство иностранных резидентов. Брюс и Остерман с честью выполнили возложенное на них поручение и предстали наконец-то перед шведами сплоченной командой. Все ответственные дела перешли в твердые руки Брюса, истинному радетелю интересов России. «Об Аландских условиях теперь нечего думать, – заявляли шведы. – Швеция имеет четверых неприятелей, из которых с датским и прусским королем мир заключила, с польским, надобно надеяться, также скоро помирится, а король английский, как всем известно, теперь союзник Швеции, на помощь которого она всегда надеется, желая скорейшего заключения мира».
Пронзительными глазами, иронично вглядываясь в собеседников, Брюс отвечал терпеливо и настойчиво, словно повторял неразумным ученикам непонятый урок: «Царское величество, когда был в союзе с упомянутыми королями, почти никакой от них помощи не имел; от англичан Швеция никакой помощи не получит, как видно из примера прошлого года».
Тут Яков Вилимович несколько возвышал голос и выкладывал на стол последний, весьма убедительный резон: «И царское величество всегда в состоянии против врагов своих один войну вести». «Мы думаем, что царское величество желает удержать за собою Лифляндию и Выборг, – понимающе кивали шведы. – Но если они останутся за Россиею, – жаловались они, – то мы все в Швеции должны будем согласиться дать обрубить себе руки, чем подписать такой мирный договор».
Брюс знал, что Лифляндия была основным поставщиком хлеба, и Выборг король или королева не могли уступить иностранному государству по шведскому закону, согласно клятве перед риксдагом. «Без Лифляндии и Выборга царское величество мира не заключит, – жестко отрезал Брюс, – а Швеции будет довольно получить опять Финляндию». «Но на Аландском кон- грессе было предложено оставить Лифляндию за Россиею только на время…» – пытались было возразить шведы. «Это предложение было сделано тогда, чтоб помешать заключению мира у Швеции с Англиею», – хладнокровно отчеканивал Яков Вилимович. Шведам оставалось только попытаться затянуть переговоры, а тем временем убеждать свое правительство в непоколебимости позиции русских делегатов и необходимости заключить мир столь тяжкой ценой.
Твердая позиция Брюса, подкрепленная русскими десантами на скандинавское побережье, сделала противника гораздо более сговорчивым. Шведы, требовавшие Выборг и Пернау (Пярну), вынуждены были охладить свой пыл. «Выкиньте это из головы, – безапелляционно заявил им Брюс. – Пернау принадлежит к Лифляндии, где нам соседа иметь вовсе не нужно; а Выборга отдать вам нельзя». «Просим хотя бы, чтоб царское величество не посылал теперь войск своих в Швецию для ее разорения, потому что от этого будет большое препятствие здешнему нашему делу, и Аландский конгресс прекратился от того же», – упрашивали шведы.
На это Брюс отвечал жестко: «Если царское величество пошлет свое войско в Швецию, то от этого здешнему делу никакого препятствия не будет, а еще скорее мир будет заключен». Столь хладнокровным и безжалостным ответом последние попытки сопротивления шведских дипломатов были окончательно сломлены.
В преддверии завершения переговоров произошло еще одно событие, которое могло сыграть в дальнейшем отрицательную роль. Петр, желавший ускорить дело, готов был уже уступить Выборг. Для ускорения хода переговоров и обнародования уступки на конгресс был откомандирован Ягужинский, который должен был вмешаться в деятельность русской делегации. Перед лицом общей угрозы Брюсу и Остерману удалось твердо объединиться. Всего какая-нибудь пара дней отделяла их от благополучного разрешения всех спорных вопросов за несколько лет напряженных переговоров.
Яков Вилимович, которому как военному человеку не надо было объяснять стратегическое значение Выборга для обороноспособности Петербурга, решился отстаивать этот город до победного конца. Не только честь мундира и царское благоволение, но и выгода России зависела теперь от того, поспеет ли Ягужинский в срок к переговорному столу. На это Остерман и Яков Брюс, которого удары судьбы научили истинам мудрости, успели привлечь в союзники выборгского коменданта. Их совместными стараниями любившего выпить петербургского чиновника удалось споить, окружая его постоянными хлебосольными обильными застольями, и он «загулял» чуть ли не на неделю именно в том самом Выборге, который должны были при его появлении возвратить шведам. Злой и помятый Ягужинский поспел в Ништадт аккурат к «шапочному разбору». Одураченный чиновник запомнил это надолго и не простил в дальнейшем Якову Брюсу.
19 сентября Брюс и Остерман обменялись со шведами ратификационными грамотами, 7 октября они прибыли в Кронштадт, а далее их ожидала столица.
В итоге мирный договор был подписан 30 августа 1721 года, а уже 3 сентября царь получает из Ништадта письмо: «Всемилостивейший Государь! При сем к вашему царскому величеству всеподданнейше посылаем подлинный трактат мирный, который сего часу со шведскими министрами за- ключили, подписали и разменялись. Мы оный перевесть не успели, понеже на то время потребно было, и мы опаслись, дабы между тем ведомость о заключении мира не пронеслась.
Токмо вашему царскому величеству всеподданнейше доносим, что оный в главных делах во всем против указов вашего величества написан… вашего царского величества всенижайшие рабы – Яков Брюс, Андрей Остерман. Августа 30 дня, в четвертом часу пополуночи».
По условиям соглашения, России достались в вечное владение Лифляндия, Эстляндия, Ингрия и часть Карелии с Выборгом. За это в течение нескольких лет необходимо было заплатить два миллиона ефимков, четырьмя платежами полновесной серебряной монетой по полмиллиона талеров. При этом Брюс должен был участвовать в контроле за платежом, что автоматически включало его в число главных действующих лиц российской внешней политики.
При послании был приложен текст договора, привезенный капралом Обрезковым «в двух лубках, которые по именному указу Его Величества и доселе хранятся вместе с договором в Московском архиве Государственной коллегии иностранных дел». Согласно договору через пять с половиной лет 27 февраля 1727 года шведский король Фредерик I передал русскому послу в Стокгольме князю Василию Лукичу Долгорукому квитанцию о принятии сполна Швецией двух миллионов серебряных денег.
Петр, получив известие об окончании переговоров, был так доволен, о чем свидетельствует сбивчивый волнительный тон ответного письма: «Нечаемая так скорая ведомость нас и всех зело обрадовала… понеже трактат так вашими трудами сделан – хотя б написав нам и только бы для подписи послать шведам – более бы того учинить нечего, за что вам зело благодарствуем; и что славное в свете сие дело ваше никогда забвению предатися не может, а особливо николи наша Россия такого полезного мира не получала».