Чародей
Шрифт:
Почему-то он представил, что она уехала спать на дачу к старому журналюге Нилогову.
Затем случилось примирение, он божился, что у него никого не было и не будет, Оксанка — это сумасшедшая поклонница с галлюцинациями… Катя вернулась. Но ее возвращение, которого он так желал, оказалось напрасным. Они снова зажили, а он все чаще стал в мыслях обращаться к тем нескольким дням, когда остался один. Одному было лучше. Он разлюбил Катю. Ей грубил.
— Как он тебя щипал? Так? — спрашивал в темноте, сдавливая пористый затвердевший
— Кто он? — тусклым от неги голосом спрашивала Катя.
— Нилогов, — чеканил Ваня.
— Не неси ерунду! — голос ее вспыхивал, она резко отталкивала его руку.
После новогодних каникул, этапа безделья и взаимных оскорблений, они подали на развод.
В конце января Иван ехал в Тамбов…
В Тамбове снега было много более, чем в Москве.
Они рассекали окраину. Белизна, пятиэтажки, осоловелые прохожие. Ефремов закурил, он неподвижно смотрел вбок и раздалбливал об стекло выдыхаемый дым. Спрятал окурок в пепельницу на двери и резко, с мясистым хрустом повернул голову к помощнику.
— Тучков, когда выходит?
— Обещали к пятнице, то есть завтра, — быстро ответил Ваня.
Тучков был соперником Ефремова внутри их партии. Оба — богачи, оба имели амбицию возглавить саратовскую парторганизацию. Тучков был воронежцем, а Ефремов родился в Ленинграде, но ничейный сочный ломоть Саратова вызывал у обоих слюнявейший аппетит.
Иван организовал диверсию. Со взломанной почты Тучкова на адрес нейтрального аналитического сайта, посвященного регионам, было отправлено интервью. Подлинное интервью Тучкова, чьи пиарщики разместили эту болванку в пяти саратовских изданиях, набор унылых штампов, вряд ли богач сам его читал. Но Ваня постарался: деликатно, высунув язык, он растворял в старом добром киселе гомеопатию свежего безумия. Интервью должно было выйти на нейтральном сайте: ожидалось, что Тучков и его присные не станут вглядываться в знакомый материал. А через короткое время грянет скандал…
Шум поднимет сайт «Компромат», отзывы станут обильно давать правозащитники-антифашисты. Вдруг, как при рентгене, откроется, что в благостном интервью Тучкова из трех мест мрачно темнеют фразы Гитлера. Раскавыченные, самые заурядные цитаты, привет от «Майн кампф», чего-то о целебной пользе национальной прямой демократии…
Нет, такого человека нельзя ставить на должность саратовского гауляйтора. Саратов должен достаться Ефремову. Тучков, конечно, примется визжать о провокации, о гнусной подставе, ну что же, все равно — остолоп. Слабый, гнилой кадр.
Это была дешевая операция. Хакеру, взломавшему мыло Тучкова, Ваня дал пятьсот долларов. Нейтральному сайту, где интервью завтра выложат, — тыщу. Пятьсот он передаст для разогрева сайту «Компромат», и без того вожделенно ждущему грозный корм грязевыми комьями… Остальные восемь штук он со спокойным сердцем положил в карман.
— Думаешь, не засекут? — после недолгой паузы хитро спросил
— Не начнут.
— Почему?
— Потому что все вокруг — раздолбаи маринованные, — Иван дернул плечами.
— Верно мыслишь, — политик заухмылялся, раздувая усы.
Ваня хоть и грустил по паскудной своей жизни, все же подчинил себя ей, он страдал, но летел дальше и дальше, успешный, целеустремленный. Иногда недоумевая: почему все получается, неужели у него такая способность к политике?
Несколько лет назад его полюбил немолодой препод и после зачета повел студента Соколова в «Бутербродную», одно из немногих оставшихся в Москве простецких заведений.
— Ты знаешь, что такое самолет? — выпытывал мужичок, сразу захмелев. — Железо? Нет. Топливо? Нет.
— Пилот? — спросил Ваня.
— И не только… Самолет — это небо! Запомни, милый, небо формирует самолет. Без неба он не существует…
И вот к двадцати семи годам Ваня понял, что стал рабом фона. Небо жизни несло его в мясистом кулаке. Так он продвигался. И хоть и переживал, но смирился с тем, что властная жизнь двигает, хрупкого, его. Несет в своем заботливом сальном кулачище со вздутыми жилами лазури.
— Утрецо доброе! — Депутат распахнул объятия.
С ответно распахнутым объятием обнажились запястья, ослепило золотко часов, из-за стола к ним поднялся мужчинка в золотых узких очках:
— Как доехали?
— Домчали… — хохотнул депутат, приближаясь к владельцу кабинета, и они сомкнулись, ушибая друг дружку по пиджачным спинам.
Разлепились. Охранники ждали за дверью.
— А это мой помощник. Ушлый пацан. Он доверенный. Посидит с нами?
— Пускай. Умных слов наберется, твою мать… — У Пожарского был скрипучий голос костлявого человека.
— Ваня. — Юноша пожал крепкую сухую ладонь.
— Садитесь, гости! — Пожарский показал им места за лакированным столом, на котором царил минимализм: одна-одинешенька лежала красная папочка с золотым готическим тиснением «ТРУДЫ И ДНИ».
— Чем обрадуешь, соратничек? — спросил Пожарский плутовато.
— Да вот, партия сказала: надо по владениям твоим покататься. Я ответил: «Честное пионерское». Повыступаю тут у вас, расскажу твоим тамбовцам, как давать стране угля и кто самый лучший в мире губернатор. Завтра в Москву.
— Ну, я видел твой график… — Пожарский покачал головой. — Жалко, сейчас не лето. А хочешь на речку ко мне махнуть? Снег, красиво.
— Не могу, братан. Сам говоришь, видел график.
— Слушай, и я сегодня замудохан. Через двадцать минут совещание с местными главами. Если я к тебе вечерком присоединюсь за ужином, простишь? Без меня справитесь?
— Обижаешь, гражданин начальник.
— Ладно, Миха, ты еще не зэк пока…
— Типун тебе налево…