Чароплет

Чарлтон Блейк

Никодимус по очереди обвел их взглядом. Жила со скучающим видом вертел головой, Шлак и Изгарь тихо переругивались, Кремень и Яш ссутулились, отдыхая.

Кобольды исстари не доверяют людям, при вынужденном взаимодействии привычно замыкаясь в себе. В данный момент привычка выражалась в напряженных позах и в стремлении сбиться тесной кучкой, словно отгораживаясь от остального мира.

По счастью, именно теперь эти повадки оказались как нельзя кстати — так и должны вести себя отвергнутые обществом прокаженные.

Никодимус поправил серый клобук. Шеннон прав: маскировка еще не гарантия безопасности. Однако по изначальному плану Никодимуса к этому моменту полагалось либо раздобыть изумруд, либо погибнуть — и в том, и в другом случае отступление теряло необходимость.

— Беда с тайными отступлениями, — продолжал Шеннон, — в том, что они норовят превратиться в явное самоубийство.

— Магистр, вы напрасно паникуете, — буркнул Никодимус. — Ни Скитальцу, ни демону даже в голову не придет искать нас на ярком солнце.

Шеннон лишь перехватил Азуру покрепче — фамильяра пришлось закутать в тряпки.

Они стояли во дворе Малого благословения у северной стены святилища. Двор представлял собой самую обыкновенную площадь, куда по два-три раза в день стекались городские бедняки на раздачу лепешек и исполнение песнопений для Кейлы. Выражая в песнопениях свою веру, они делились и крупицами физической силы, которые отцеживал ковчег Кейлы. Зажиточные горожане, в отличие от них, совершали подношения раз в два дня, посреди элегантных утопающих в цветах двориков с фонтанами.

В том или ином виде этот ритуал — где-то с песнопениями, где-то с молитвами, где-то с безмолвной медитацией — проводился в каждом крупном городе человеческого континента. Именно из него божества черпали свою силу.

Из полутысячи собравшихся во дворе Малого благословения большинство были просто нищими, но имелись и увечные — утратившие ту или иную часть тела, зрение, разум или все скопом. На Никодимуса с его отрядом никто не обращал внимания. Проказа считалась у остроземцев карой за прошлые грехи; в благополучные времена от прокаженных просто шарахались, в голодные годы их выгоняли в саванну на поживу ликантропам. И только иксонцы (чьи гидроманты умели исцелять проказу с помощью водных заклинаний) относились к прокаженным иначе.

Никодимусу, владеющему праязыком, довелось как-то разглядеть инфекцию, порождающую проказу, и он знал, что грехи тут ни при чем. Как ни коробило его от подобных предрассудков, сейчас они играли ему на руку. Никто из авильцев не станет лишний раз присматриваться к замотанным в грязное тряпье ученикам, а значит, не заметит нечеловечески широких торсов и чересчур крупных конечностей. А если и заметит, спишет на болезнь.

— Попытка была ошибкой, — признал Никодимус. — Простите, магистр. Я понятия не имел, что Скиталец так скоро вернется в святилище. Но мы все равно добудем изумруд и вылечим вас.

— Не ошибкой, — блеснул бельмами из-под кустистых бровей Шеннон. — Ты убил троих библиотекарей. Пиромант наверняка был связным Тайфона с адептами в Триллиноне. А гидромант — в Иксосе. Кстати, не исключено, что именно гидромант поставлял в Авил люцерин.

— Но мы были так близко, в одном шаге от демона, да еще как никогда уязвимого. Может, нам удалось бы проломиться через дверь, если бы вы пошли со мной, а не стояли на страже.

— Нет, мальчик мой, в дозоре от меня больше пользы. Я уже слишком слаб, чтобы ломать двери.

— И что Скитальца так быстро назад привело? — сокрушался Никодимус. — Он никогда сразу после нападения ликантропов не возвращался.

Взгляд его скользнул наверх, к восьмиугольному куполу с красной черепичной крышей и золотистыми песчаниковыми минаретами. Скиталец уже добрался до покоев канонистки.

Способность чудовища вызывать афазию подозрительно напоминала Никодимусу его собственный недостаток. Какография ведет к нарушению письменной речи, афазия — устной. Это сходство неспроста. Может, тоже дело рук Тайфона?

— Мальчик мой, о чем задумался?

Никодимус вздрогнул от неожиданности.

— Да ни о чем. О Скитальце. Вообразил себя невесть кем, а сам всего лишь надутое чудо в перьях.

— По-моему, он о тебе такого же мнения, — рассмеялся Шеннон.

— В святилище он и вправду силен сверх меры. Подкараулить бы его ночью где-нибудь за городом…

— Было дело в позапрошлую засуху, когда вы с ним схватились под дамбой.

— Не в счет. Откуда я мог догадаться, что он зальет за эти треклятые ворота раствор люцерина?

— А еще та ночь в Холодном Шлюзе. Твой маневр с рыбачьей лодкой…

Никодимус невольно поежился.

— Тоже не в счет. Кто знал, что косатки сунутся так близко к берегу и что Скиталец способен сотворить с ними… такое?

— Мне до сих пор снится в кошмарах, как я барахтаюсь в этой воде. — Шеннон потер виски. — И скользящие под нами темные тени, и вся эта… кровь.

Никодимус внутренне задрожал от холодной ярости, но предпочел сменить тему.

— Магистр, насчет вашего призрака…

— Не будем об этом.

— Тайфон держал его у себя год. Наверняка он его переписал, а значит, призрак нужно развоплотить.

Шеннон повернулся к нему, но разобрать выражение молочно-белых глаз было невозможно.

— Да. Разумеется. И если бы ты не остался недоучкой, если бы послушал меня тогда, в долине Небесного древа, то не позволил бы сейчас призраку ускользнуть обратно к Тайфону.

— Магистр, нам нельзя было оставаться в долине. Я уже сто раз вам говорил, что…

— Да, говорил. Поэтому закончим.