Чароплет
Шрифт:
Никодимус подавил порыв бросить весла и взять его за руку. Прикосновение лишь добавит старику язв.
— Магистр, вам нельзя сдаваться.
— Я не сдамся, мальчик мой, — помолчав, ответил Шеннон.
Никодимус изо всех сил старался не замечать разрастающуюся в груди черную дыру. Чтобы отвлечься, он представил себе изумруд. Отвоевать его, и конец недугу. Хоть бы получилось! Нужно удвоить усилия.
— Нам есть ради чего жить, — скомканно подвел итог своим мыслям Никодимус и сосредоточился на гребле. Погрузить весло, провести, вытащить, погрузить-провести-вытащить.
— Да, —
Какое-то время они гребли в тишине. Потом ее нарушило неожиданно смешливое сопение Шеннона.
— Знаешь, по-моему, самое необычное во Франческе вовсе не праязык.
— Да?
— Да. Самое необычное в ней — твоя оценка. — Шеннон помолчал. — Такого за тобой никогда не водилось.
— Какого? — озадаченно нахмурился Никодимус.
— Ты назвал ее красивой.
Никодимус упустил весло.
Волчий ручей был узким продолжением протоки, змеящимся в Багряных горах. Он единственный из всех рукавов водохранилища тек в крутом каменном русле. Рыбаки сюда не совались, опасаясь, что из леса на них кинутся ликантропы. Однако в последние два года по берегам рыскали отнюдь не ликантропы. В полумиле к западу от ручья притаился кобольдский лагерь — хижины, укрытые в густой секвойной роще.
Никодимус, завернувшись в толстый шерстяной плед, сидел на каменном берегу, наблюдая за рыбачащими учениками. Шеннон по просьбе Яша наколдовал несколько огненных светляков на стебель саванной травы, и теперь кто-то из кобольдов помахивал светящейся приманкой над водой, а Жила с Кремнем распластались на каменном карнизе.
Никодимус видел наполняющую водохранилище жизнь. Рассеянный в воде планктон не только придавал ей видимый обычным глазом зеленоватый цвет, но и пропитывал сиянием праязыка. Сквозь это слабое свечение проступали более яркие очертания рыб, привлеченных танцующими над водой светляками.
— Отчего рыбы плывут на свет? — пропел над ухом чей-то ласковый голос. — Ведь их там ничего хорошего не ждет.
— Богиня! — приветствовал Никодимус Боанн — нагорское божество, сделавшее Дейдре своей аватарой. Оставшись без ковчега, почти целиком уничтоженного Тайфоном, молодая богиня истаяла почти до эфемерности — но глаза по-прежнему светились лазурью, а волосы пенились горным ручьем. Пышные зеленые одежды раздувались, словно богиня шла по колено в воде.
Вокруг безмолвствовал лес: кроме капель с ветвей, ни звука. Дождь прекратился, ветер утихал.
— Шеннон поведал мне о ваших дневных злоключениях, — продолжала Боанн. — Я попыталась разгадать планы Дейдре, но, боюсь, глубже проникнуть в ее мысли мне не удалось.
Никодимус кивнул. Боанн села рядом.
— У тебя состоялось незапланированное купание по дороге домой.
— Шеннон рассказал?
— Сама чувствую.
Никодимус снова кивнул — как-никак Боанн водная богиня.
— Шеннон говорит, ты выронил весло, увлеченный мыслями о какой-то красавице.
Никодимус застонал.
— Я боялся, что это купание подмочит мою репутацию у кобольдов. Но когда я забирался назад в лодку, Шеннон объяснял им, что я замечтался о Франческе. Жила, кажется, понял, а вот остальные озадачились. Они ведь человеческих мужчин от женщин почти не отличают. Но когда разобрались, в чем дело, хохотали до упаду. Особенно Изгарь с Яшем. Подозреваю, эти двое меня теперь до старости изводить будут.
Боанн улыбнулась.
— И рыбаков окрестных жалко. Кобольдский хохот пострашнее эха из пылающей преисподней.
— Ты замечтался о Франческе?
— У нее непривычно яркий праязык.
— И он тебя влечет.
— Да, — не сразу признал Никодимус. — Но я не понимаю, влечет как мужчину к красивой женщине или как вот этих рыб? — Он кивнул на лазурные силуэты, толпящиеся под фонарным прутом. — Впрочем, в обоих случаях нечего мечтать попусту, нужно сосредоточиться на изумруде.
— Ты по-прежнему его чувствуешь?
— Да, он все так же пробивается через заклинания на моем шраме. — Никодимус потер шею и в который раз вспомнил Джеймса Берра, своего злополучного родственника, жившего триста лет назад и тоже страдавшего какографией. Врожденной или подстроенной Тайфоном — неизвестно. Никодимус оглянулся на богиню и поспешил сменить тему. — Как вы оцениваете состояние магистра?
— После встречи с собственным призраком? Он совсем отчаялся.
Никодимус закрыл глаза.
— Нужно помочь ему бороться. У Дейдре есть план. — Он посмотрел на Боанн, внимательно наблюдающую за кобольдами. — Богиня, не сочтите за дерзость, но каково было так долго обходиться без Дейдре? Томиться рядом все эти годы, не имея возможности приблизиться…
— Тяжелее всего бывает, когда я казнюсь за ревность к Кайрану, оттолкнувшую Дейдре. В такие дни мне хочется сбежать от самой себя.
Никодимус кивнул.
— Пора бы уже ловить. — Боанн показала подбородком на кобольдов. — Ближе рыба не подберется.
Кобольды лежали не шелохнувшись.
— Никодимус, я вот что подумала, — мягко продолжила богиня. — Если ты так же теряешь власть над собой, как эти рыбы, может, тебя влечет не Франческа. — Она встала. — Может, это изумруд.
И тут Яш отдернул светляка, а Кремень набросил на прут кожаный колпак. Озерная гладь под плотным лесным пологом, не пропускающим ни лунного, ни звездного света, стала черной, как смола. Жила закинул в воду сеть из блестящего чернильно-фиолетового текста, которая тут же затянулась мешком.
С радостным гвалтом кобольды выволокли на берег бьющуюся в путанице сияющих фраз добычу. Никодимус громко гаркнул в знак одобрения. Ужин обеспечен.
Но уже в следующую секунду восторг Никодимуса померк при виде трепыхающихся серебристых тушек. Как ни урчит в желудке от голода, с рыбой придется несколько часов подождать — иначе при попадании в рот остатки ее праязыка исказятся, переполняясь ошибками, и еще недавно живые клетки станут злокачественными.
Глава тридцать третья