Чаровница для мужа
Шрифт:
Наша героиня, конечно, обладала отвратительной зрительной памятью, да и «узкопленочные» физиономии были для нее все на одно лицо, однако этого типа она узнала сразу.
Ли Бо… Нет, не автор бессмертных строк про Млечный Путь… Ли Бо, похититель Собакевича и Тиши!
«Его послали меня убить», — спокойно, даже без особого страха подумала Алена. Она знала совершенно точно, что не ошибается, что смотрит в глаза своей смерти.
«Глупое какое выражение: «Смотреть в глаза своей смерти», — подумала неисправимая пуристка русского языка и зануда из зануд. — Типичный плеоназм! [16] Разве можно посмотреть в глаза чужой смерти?!»
16
Плеоназм — употребление слов, излишних для полноты
И тут Ли Бо схватил ее своими ручищами… Говорят, в такие мгновения вся жизнь проходит перед глазами человека, он вспоминает самых любимых, родных, близких своих. Ну так вот — это ерунда. Жизнь Алены Дмитриевой была слишком богата событиями, чтобы уложиться в одно мгновение. И ни о ком из близких и любимых людей она не вспомнила. Ни об Игоре… с другой стороны, он-то ее никогда не любил, да и ее любовь к нему уже прошла, хоть когда-то это и казалось невероятным. Ни о нынешнем своем любовнике по прозвищу Дракончег… а впрочем, хоть он и уверял Алену в вечной любви, она в это слабо верила. Ни о родителях… ну что ж, она всегда была не самой лучшей дочерью. Ни о детях… ибо детей у нее не было. А подумала Алена Дмитриева в это мгновение ни о ком другом, как о следователе Александре Панкратове, остро, почти мучительно пожалев, что из-за разборок «Евросети» и МТС не сообщит ему о тех судьбоносных открытиях, которые сделала относительно «Белой змеи» и всего прочего. Ведь сейчас ответ, главный ответ на многие вопросы — на все вопросы! — вдруг вспыхнул, высветился перед ее глазами… но поздно, поздно…
* * *
Самое интересное, что и Панкратов в то же мгновение подумал об Алене Дмитриевой. Нет, не это, пожалуй, самое интересное, а то, что он находился сейчас буквально в двух шагах от нее, а именно в ателье «Магнолия», в той его части, которую снимал для работы Коби Имамура, и беседовал с модельером — не тет-а-тет, конечно, а в присутствии товарища начальника, а также японского консула, явившегося защищать права своего глубокоуважаемого соотечественника, и переводчика. И как раз в то время, когда Алена Дмитриева прощалась с жизнью, Панкратов получил ответы на очень многие вопросы, касающиеся убийцы Алексея Семикопного, Людмилы Куницыной и Евгения Вторушина. Но до главного ответа, до которого додумалась в роковую и, очень может быть, завершающую минуту своей жизни Алена Дмитриева, Панкратову пока было далеко, как до луны.
Однако он этого не знал и был преисполнен самонадеянной уверенности в том, что все главные трудности расследования уже позади. И вспомнил он об Алене лишь потому, что поругал себя за то, что поддался минутной слабости, а может, каким-то необъяснимым чарам, и доверил писательнице (безусловно, случайной, эпизодической фигуре в его жизни!) слишком многое, доверил то, что нельзя было доверять ни в коем случае, служебные, так сказать, тайны… Трясись теперь от страха в ожидании ее сотого романа, в котором она обещала описать историю Сунь Банань, а значит, сделать тайны достоянием гласности!
Не худо бы, конечно, заставить ее замолчать…
Но тут разговор, в котором принимал участие следователь Панкратов, принял новый оборот, и он забыл о писательнице Дмитриевой, словно ее и на свете никогда не было.
А Алена между тем пока еще пребывала здесь, в смысле — на этом свете, хотя говорить о каком бы то ни было свете в столь темном подъезде просто неуместно, и, онемев, таращилась в надвинувшееся на нее толстощекое, узкоглазое, ужасное лицо. Ли Бо схватил ее своими огромными ручищами и держал так крепко, что она не могла ни вырваться, ни даже дернуться. Слабое сипенье вырвалось из ее горла, стиснутого пока только ужасом, а не пальцами Ли Бо, однако она не сомневалась, что миг, когда его пальцы до горла доберутся, не заставит себя ждать. И вдруг…
– Тисе, тисе! — умоляюще прошептал Ли Бо. — Крисять не нада!
Даже буйное писательское воображение Алены не могло прежде расщедриться на такую картину: убийца просит, ну даже умоляет жертву не кричать, не звать на помощь. Наглость, другого слова не подберешь!
И тут она испытала еще большее потрясение, потому что Ли Бо жарко прошептал:
– Крисять ни нада, домой безять ни нада, самолета летай нада, города Ха тикай нада! Беля говори, писясяся следи, убивай, тогда тебя прощай, что собаська-косеська не убивай. А Ли Бо никого не убивай, ни селовек, ни собачка-косеська, Ли Бо собаська-косеська собирай, себе домой веди, пои-корми, залей сильна, люби сильна… А Беля писясяся боися, говори, писясяся хитрый, умный, много знай, милисия води… Ни нада милися води, Беля сиравно сех обмани, одезьда меняй, лисо меняй, писясяся убивай. Тикай, писясяся! Бисра тикай самолета!
После этих слов ручищи Ли Бо, сжимавшие Алену Дмитриеву, разжались, а потом и он сам исчез, и, пожалуй, можно было бы решить,
– О мертвых, как говорится, aut bene, aut nihil, — сказал в эту самую минуту Коби Имамура, и не только Панкратов, его начальник и переводчик, но даже консул, явившийся оберегать интересы гражданина Страны Восходящего Солнца, поглядели на него озадаченно, настолько странно прозвучало в его японских устах латинское выражение. — Однако, между нами говоря, покойный был большим прохвостом ! — Слово «прохвост» Коби произнес по-русски. — И, вполне возможно, получил по заслугам… «Что вы имеете в виду?» — чуть не выпалил Панкратов, но прикусил язык, поскольку в присутствии начальства следовало соблюдать субординацию и предоставить право задавать вопросы именно ему.
– Что вы имеете в виду? — без промедления воспользовался начальник оперотдела своим правом.
– Все дело в фамилии госпожи Сяо, — пояснил Коби.
Впрочем, слово «пояснил» выбрано не совсем удачно, поскольку совершенно ничего и абсолютно никому от его слов не стало ясно. Скорее, наоборот.
* * *
Судя по поступкам нашей героини после исчезновения Ли Бо, она находилась в совершенном помрачении ума от пережитого ужаса. Ну да, как ни была богата ее жизнь опасными приключениями, а все же не столь часто приходилось Алене Дмитриевой смотреть в глаза смерти (раз в квартал, не чаще, а то и вообще в полгода!), чтобы привыкнуть к этому воистину потрясающему ощущению. И, наверное, нормально, что у нее помутилось в голове до такой степени, что Алена не вернулась в «Магнолию» и не подняла крик, требуя у непреклонного секьюрити разрешения воспользоваться телефоном, чтобы позвонить Панкратову (после чего, кстати, она была бы избавлена от многих зло— и приключений, а наша история — от изрядного количества неожиданных сюжетных ходов), а вышла из подъезда, движимая единственным желанием — надышаться свежим воздухом после того, как ее грудь так долго была стеснена от страха. И тут восприятие окружающей реальности ей окончательно отказало. Даже не бросив опасливого взгляда в ту сторону, где находился зловещий клуб «Белая змея», она пошла куда глаза глядят… нет, и это выражение тоже неточно, поскольку глаза ее ничего не видели… пошла, не разбирая дороги, вот как следует сказать, не заметив Главпочтамта и еще пары мест, где стояли нормальные терминалы и где можно было пополнить баланс абонентам МТС, и чуть-чуть очухалась, лишь ощутив на своем лице ласковое тепло, а в легких — свежий, чуть пахнущий глубокой, большой водой воздух.
Алена и не заметила, как добрела до Комсомольской площади, пересекла ее и плюхнулась на первую попавшуюся лавочку на смотровой площадке. Перед ней расстилалась белая, еще подернутая ледком, но уже испещренная промоинами, нетерпеливо ожидающая ледохода огромная река, к которой спускались красивейшая лестница и начинающий зеленеть склон. Над рекой сияло солнце, которое еще не собиралось клониться к закату, за Амуром стеклянно дрожал чистый, прозрачный воздух, и очертания сопок Хехцира были, как всегда, невероятно четкими и наполненными синевой… ну да, эти сопки за Амуром всегда кажутся ярко-синими, такие уж здесь причуды атмосферы! Позади Алены фырчали автобусы и автомобили (преимущественно, как уже было сказано, японские, преимущественно «Тойоты» и белые «Короллы»), звенели троллейбусы и переговаривались люди. Но она ничего не замечала. В ее ушах все еще звучал сиплый голос Ли Бо (отнюдь не великого поэта!) и его жалобно-угрожающая, неразборчивая скороговорка. Впрочем, не такая уж она была и неразборчивая — смысл ее Алена практически сразу поняла. Самым трудным для перевода оказалось слова «писясяся», однако в конце концов разгадка и сего словечка явилась к Алене. «Писясяся» — означает «писательница». Тут уж не перепутаешь, о ком идет речь, тем паче что сопровождалось это слово эпитетами «умная» и «хитрая». Нет, невозможно ошибиться, определения соответствуют один в один Алене Дмитриевой!
Ну и где перешла дорогу умная и хитрая писясяся какой-то Беле, которая может простить Ли Бо только в случае ее убийства?
Алена вспомнила рассказ Панкратова о драке в ресторане «Сяо», об избиении Ли Бо. Так значит, дело было в том, что китаец «собаська-косеська собирай, себе домой веди, пои-корми, залей сильна, люби сильна…» Он просто подбирал животных (забежавшего в кусты Собакевича, ненадолго покинутого без присмотра Тишу и других породистых кошек и собак), которые казались ему бездомными, а может, просто понравились, но был не в силах сдать их в ресторан в качестве «благоуханного» мяса, а оставлял у себя, по-детски им радуясь… За что и получил внушительный нагоняй не только от главного ресторанного повара, но и от какой-то Бели.