Час бультерьера
Шрифт:
– Его надо убить!
– Кого? – не понял страдающий от хронического недосыпания Пушкарев, сомлевший малость за минуту ожидания откровений Казанцева.
– Бультерьера! Любой ценой! Я соглашусь дать интервью телевидению, я обмолвлюсь, что «Никос» в вопросе борьбы с террористами разделяет позицию Израиля. Месть за террор! Смерть за смерть! Без суда и следствия! Когда Бультерьер сдохнет, все поймут, что это наших рук дело! Мы завоюем симпатию общества, мы припугнем конкурентов. Мы сделаем это!
Пушкарева несколько смутило сияние глаз и патетика Казанцева. Евгений Владимирович, скрывая очередной зевок, кашлянул
– Не исключено, что Ступина раньше нас поймают менты или чекисты. Если мы сделаем ему громкую рекламу, они будут стараться как никогда.
– Он должен умереть при задержании, погибнуть в тюремной камере, все равно где! Он сдохнет не своей смертью, и все вспомнят мое интервью!
– Вряд ли я смогу обещать, что достану его на Лубянке. С Матросской Тишиной проще, но гарантировать убийство Ступина, взятого под стражу, я не могу.
– Тогда мы должны прыгнуть выше головы и раньше остальных достать Бультерьера, которого сами же разрекламируем! И без церемоний – сразу мочить! Насмерть! Замочим и... Хы-хы-хы!.. – Казанцев засмеялся, краснея, брызгая слюной, возбуждаясь пуще прежнего: – Замочим и подбросим труп в сортир!
Пушкарев улыбнулся за компанию. Возражать новому президенту «Никоса», по крайней мере сейчас, пока тот возбужден, Евгений Владимирович поостерегся.
– Всех людей, все твои силы надо срочно задействовать на розыске! Всех до единого!
И все же придется мягко, но возразить:
– Николай, всех поголовно запрягать в хомут розыска – только делу вредить. Большинство моих людишек в вопросах сыска ни ухом ни рылом, они будут только мешать компактной группе профессионалов. Единственный сотрудник из всех телохранителей, кого бы я подключил к сыскарям, – Зоя Сабурова. Тебе известно, какой у нее характер, и к Бультерьеру у Сабуровой личные счеты. Ее присутствие в розыскной группе настроит ребятишек на хороший лад. Третьего дня я навестил Зойку в больнице, она ничего, поправляется. Ноги-руки целы, сотрясение и моржевание обошлись без последствий. Злая, – Пушкарев улыбнулся, – как бультерьериха. Жалуется, что измучилась вся от навязчивого желания поквитаться с хромоногим уродом.
Часть вторая
Разрушитель
Глава 1
Я – местный
Слежку я почуял не сразу, но, думаю, она появилась относительно недавно. Я свернул на еле заметную тропинку, которую поначалу принял за обычную звериную тропу, пошел по ней, по тропе-тропинке, и спустя какое-то время почувствовал затылком пристальный человеческий взгляд.
Разумеется, я не оглянулся. Я хромаю, как и хромал, в прежнем направлении по подозрительной тропинке. Разве что чуть сильнее, чем раньше, опираюсь на костыль и постепенно увеличиваю амплитуду махов свободной, калечной рукой. Ну и сутулюсь понемногу. Резко менять характер ходьбы, едва почуяв слежку, негоже. Однако и шагать столь же браво, как я шагал, тоже неправильно. Надобно постепенно изменяться, дабы у того, кто за мною крадется, медленно, но верно складывался комплекс ложных впечатлений об объекте слежки. Типа, ковылял инвалид бодренько, когда на него глаз положили, вовсе не от того, что он, убогий, силен, как бык, и вынослив, как вол, а потому всего лишь, что отдохнул недавно на приволье. Надобно постепенно делать вид, что инвалид с
На самом-то деле, с тех пор как вышел до свету, я еще ни разу не устраивал привала. На ногах я уже часов восемь, а усталости ноль. Сказываются зимние тренировки, которые я устраивал для своих девочек, личным примером вдохновляя их на физкультурные подвиги. Окружающие на нашу ежедневную физкультуру поглядывали косо, крестились двумя перстами, шушукались и явно нас осуждали, но бог с ними, с окружающими. Увы, их бог не поощряет физическую культуру, ему более угодны строгие диеты и всяческие воздержания.
Вообще-то мне незачем было сворачивать на эту еле заметную тропинку, по которой я сейчас иду, чувствуя затылком чужой взгляд, горбясь, типа, от тяжести сидора за спиной, загребая грязь кирзачом на хромой ноге и размахивая в такт ходьбе надежно сработанным железным крюком вместо правой кисти, типа, как у пиратов, воспетых классиками подростковой литературы. Путь мой по таежному бездорожью, вообще-то, пересекал строго перпендикулярно эту тропинку, я поддался соблазну обойти с редким для тайги комфортом ложбинку, где еще только начинал таять слежавшийся снег, и спустя полсотни шагов по ровному и сухому увидел изуродованные топором деревья.
Пострадавшие от топора елки по краям тропинки. Покуда нижние еловые лапы не обрубили, они, эти цепкие лапы, изрядно мешали двуногим и прямоходящим тварям. И, что интригует, колючую помеху на изначально звериной тропе вооруженные топорами люди впервые устраняли где-то порядка года тому назад, а позже не поленились рубануть по вновь подросшим лапкам. То есть люди этой тропой пользуются достаточно регулярно. Вопрос, что это за люди? Кто, черт подери, шляется по тайге с топором далеко-далече от так называемого цивилизованного жилья?
«Браконьеры осваивают дальние таежные дали», – пришла в голову в первый момент совершенно абсурдная мыслишка. Слишком долго я обитал в городах и успел отвыкнуть от здешних реалий. Словосочетание «дальние дали» смешно и абсурдно для любого настоящего таежника. Зеленый океан тайги без какой-то особо специфической надобности бороздить просто глупо. Легко и непринужденно можно заплутать у самой кромки океана, которая мало чем отличается от пресловутых «дальних далей». Уж ежели кто и забирается в «дальние дали», так это неспроста. Ближайший очаг пропахшей бензином цивилизации в чертовой прорве километров у меня за спиной, так куда же ведет тропинка? Я решил это выяснить, отклониться от первоначально намеченного курса и, пройдя пару кэмэ по загадочной тропке, отойдя изрядно от обезображенных елок, впервые почувствовал затылком чужой пристальный взгляд.
Прогуляться по тропинке-загадке меня вынудило отнюдь не праздное любопытство. До цивилизации отсюда ого-го, а до поселения, где я со своими девочками перезимовал, всего-то восемь часов пути. Рукой подать, по таежным меркам. Приютившие мое беглое семейство люди ничего не говорили про стежки-дорожки, по которым разгуливают чужаки, и всякое соседство с кем бы то ни было ни для меня, ни для божьих людей, у которых мы перезимовали, крайне нежелательно.
Перезимовали мы – я, моя жена Клара и дочка Машенька – в поселении у староверов. Правда, сами себя они называют вовсе не «старо», а правоверами.