Час пробил
Шрифт:
— Зачем так сложно? — спрашивает Маллиген. — Всегда же можно найти добровольцев. Людей, преданных идее.
— Конечно, — соглашается сэр Генри. — И это — лучшие, надежнейшие кадры. Но есть ситуации, когда удобнее иметь дело с абсолютно управляемыми людьми, а такими, как правило, бывают только очень напуганные люди. Через несколько лет, когда они уже по уши влезли в наши дела правда, по мелочам: Розенталь — в бизнесе, Харт — мерами пресечения и изоляции вредных элементов, а Барпс, самый упорный, был завязан с ними «темным» прошлым и поэтому помалкивал… но, в общем-то, это те мелочи, которые, однако, оставляют у человека ощущение, согласное с посло—
вицей «коготок увяз, всей птичке пропасть», — вот тогда мы сообщили им, что люди, их искавшие, нами пойманы и обезврежены.
Сэр Генри обошел кабинет, присел па край стола.
— Ну, хватит о делах! Обычно непосвященные думают, что серьезные люди, от которых многое зависит, только и заняты что серьезными делами. А? Маллиген? — Сэр Генри подмигнул. — Русский император Николай Второй фотографировал, играл сам с собой па биллиарде и обожал юмористические рассказы. Людовик Четырнадцатый вытачивал табакерки. Но самым несерьезным и, па мой взгляд, отчаянным парнем оказался английский король Эдуард, восьмой Эдуард. Надо же было отречься от престола, чтобы жениться на нашей соотечественнице, да к тому же дважды разведенной. После отречения ему дали титул герцог Виндзорский, наверное, как намек па милые проказы его невесты. Как видите, Маллиген, любовь и голод правят миром. Значит, ваша девушка волнует вас? Чудесно! Чудесно, когда человека хоть что-то волнует.
Сэр Генри встал и, не прощаясь, стремительно вышел из комнаты.
Он был сторонником дружеского стиля руководства, однако соблюдение дистанции — он был уверен — один из наиболее ценимых в руководителе талантов, поэтому прощался он от случая к случаю.
Маллиген перешел в свою, смежную с кабинетом, комнатушку, достал из сейфа несколько кодификаторов, сел за стол и зло передразнил: «Значит, ваша девушка вас волнует? Чудесно!»
В этот момент в комнату заглянул парень из другого
отдела и, не увидев никого рядом с разговаривающим Маллигеном, спросил:
— Спятил?
— А почему бы и нет? — рявкнул Маллиген.
— Я ничего не могла сделать. Они били меня. Я кричала. Меня ударили. Когда они потащили ее, я вырвалась и вцепилась в чье-то жирное плечо. Меня ударили по голове, швырнули на пол. — Няня дотрагивается до взлохмаченной копны волос.
Миссис Уайтлоу, очевидно, не в состоянии понять, что говорит служанка, нет, не в состоянии: такое никому не понятно вначале. Она еще будет реветь, рыдать, может, даже биться в истерике, но сейчас… Сейчас до нее не доходит смысл того, что говорит няня.
Элеонора спокойно кладет сумку, смотрит на покрытые пылью туфли.
— Что теперь будет? Что теперь будет? Не может быть! Они же люди. — Няня так хочет верить в это. И снова: — Я ничего не могла сделать. Они сильные. Они били меня.
— Хватит, — вяло говорит Элеонора и берет одну из детских книжек дочери. — Вы звонили в полицию?
— Не успела. Я как-то… нет, не подумала… Я….
— Хорошо, что не звонили, — отрешенно прерывает миссис Уайтлоу. — Бесполезно. Хорошо, что вы этого не сделали. — Она гладит девушку по жестким вьющимся волосам. — Полежите? Или отвезти вас домой?
Няня плачет. По комнате раскиданы детские вещи. В пепельнице — смятый окурок. Беспорядок. Стул лежит на ковре вверх ножками. На одной из них серый катышек свалявшейся пыли.
— Неужели они посмеют?.. — Няня вовремя проглатывает неподходящие слова. — Неужели они посмеют что-нибудь сделать с такой крохой? Может быть, им нужны деньги, и все? — В ее голосе надежда.
’ _
Элеонора садится в кресло, сбрасывает туфли, рассеянно массирует икры, откидывается назад.
— Идите, я подумаю. Отдохну. Можете не приходить завтра.
— Почему?
Нелепый вопрос. Девочки больше нет — вот почему. Вряд
ли она появится в квартире завтра. Исключено Совершенно исключено. Обе женщины понимают это.
— Так я пойду?
Няня направляется к двери. Элеонора кивает.
— Звоните, — еле слышно добавляет она.
Няня бледнеет, ее голову сжимает будто обручем. У Элеоноры звенит в ушах. Странный звук. Она не понимает: откуда звук? Няню трясет как в лихорадке. Стучат ее зубы, вот что означает странный звук.
Девушка хочет — и не может — рассказать о звонке, который раздался совсем недавно, уже после ухода бандитов. Телефон надрывался минут десять. Упорствовать так мог только один человек, бывший муж хозяйки — Джерри. Она подняла трубку. Чей-то незнакомый голос произнес имя Нэнси. Девушка прислушалась — это не Джерри! «Дочь вашей хозяйки, кажется, зовут Нэнси? Она в надежном месте. Ей ничего не грозит, если мать проявит благоразумие… — Голос замирает. В трубке слышен неприятный звук, как будто мелким напильником скребут по стеклу. — Вы слышите меня?» — «Да, — ответила она и поразилась: какой противный шелест с булькающим присвистом. — Я слышу вас очень хорошо», — учтиво повторила она, словно разговаривала со служащим муниципалитета или конторы домовладельца, который позвонил по вопросу о лопнувших трубах. Но что-то же надо было говорить. Молчать сейчас нельзя. «Прекрасно. — Она уверена: уже другой голос. — Хотите услышать девочку?» Доносится шорох, напоминающий сопение, в трубке раздается: «Мама» — и больше ничего. Всего одно слово. Если бы она кричала. Если бы плакала… Она произнесла только одно слово: «Мама». Совершенно без чувств, с интонацией взрослого, безумно уставшего человека. «Убедились? — спросил голос, безразличный, даже нудный, с такой обыденностью решают проблему ужина супруги, живущие вместе тридцать лет. — Миссис Уайтлоу любит дочь?» — «Да», — выдавила она. Может ли быть более идиотский вопрос? «Прекрасно! Тогда мы быстро договоримся». Опять противный скрежещущий звук. Так иногда работают плохо смазанные переключатели магнитофонов. Наверное, голос Нэнси записан на пленку. Похитители боятся опознания телефона! Поэтому голос девочки, а может и голос человека, предлагающего условия, записаны на пленку. Если нагрянуть сейчас на квартиру, откуда звонят, не найдешь ничего, кроме магнитофона и какого-нибудь придурка, который выпучит глаза, по банке каждый. Даже если это не квартира, а телефон-автомат, то, скорее всего, в нем подросток, у него в портфеле — магнитофон. И все. Слова в трубке: «Мама, мама…» Она не ошиблась с магнитофоном. Неприятный фальцет режет слух: «Хорошо, что вы пас понимаете. Передайте хозяйке, если опа отступится, ее дочке ничего не сделают, если нет…» Няне показалось, что должны были прозвучать слова «я очень сожалею», но, конечно, они не прозвучали. С какой стати им сожалеть? Хорошо, что еще девочке нет и семи, а если бы ой было двенадцать и опа пошла в маму, то…
— Они уже звонили, они хотят, чтобы вы отступились, — с этими словами няня тихо притворяет за собой дверь.
«Где я дала промашку?» — думает Элеонора. Раздевается. Быстро принимает душ. Снова одевается. Тщательно. Несколько минут стоит перед зеркалом. Ей хочется быть грустной и элегантной. Не просто так. Очень важно, чтобы у тех, с кем она будет встречаться, возникли чувства, на которые. она рассчитывает: сожаление, участие, восторг, смешанный с изумлением перед горестным мужеством. Они всего лишь мужчины — те, кого она увидит. Она всего лишь женщина. Не просто женщина, а женщина, попавшая в беду. Не просто женщина, попавшая в беду, а красивая женщина, попавшая в беду. Многие мужчины при виде таких женщин начинают творить чудеса, правда если эти чудеса им ничего не стоят и ни к чему не обязывают. Но ей действительно угрожает страшное несчастье, и она имеет право бороться с ним любыми способами.