Час пробил
Шрифт:
Однако бог, видно, послал его на эту землю, чтобы проверять искушениями.
— Что у нас происходит, сэр? — вдруг спросил он неожиданно для самого себя.
Харт уставил в него тяжелый взгляд, лицо его медленно багровело, бульдожий подбородок задергался.
— Щенок! — с силой выплюнул он, и это так отличалось от самого страшного его спокойствия, а тем более от рева: «Какого черта, Джоунс! Где наше пиво?» — что помощник, внутренне содрогнувшись, пожалел, что еще в детстве не откусил свой язык.
Харт поводил перед его носом толстым пальцем и сказал только одну фразу:
— Те, кто здесь пострадал
Собственно, это подтверждало первоначальные рассуждения Джоунса, и, вместо того чтобы обидеться, он проникся еще большей благодарностью к Харту. А тот помрачнел.
— Паршиво! — Харт включил телевизор, несколько секунд смотрел на пустой экран и, когда опять появился пастеризованный Фолуэлл, с ожесточением ткнул кнопку.
— Джоунс, завтра утром ты собирался делать зарядку?
— Собирался, сэр, — простодушно ответил Джоунс, не понимая, к чему клонит шеф.
— Тогда ночуй-ка у меня. Не хочется быть одному. Неважно себя чувствую, — приврал Харт, но если приврал, то чуть-чуть: какая-то странная, еле уловимая боль появилась в предреберье, смещалась под мышку и дальше — к лопатке.
Он попросил Джоунса вовсе не потому, что боялся оказаться один в доме, который в любой момент мог превратиться в западню. Нет. Просто после гибели Барнса и Розенталя он понял, что совершенно один на целом свете. Если бы он сейчас исчез, ни одна живая душа не скорбела бы о нем. Смешно: единственно, кто растерялся бы, так это люди сэра Генри. Они бы перевернули все вверх дном, пытаясь понять, куда исчез Харт. Убедившись, что его исчезновение им ничем не грозит, они бы с облегчением вздохнули и забыли его навсегда.
— Пожалуй, вы правы, сэр. Останусь. — И, очевидно, не желая, чтобы его согласие воспринималось одолжением, Джоунс добавил: — Если честно, сэр, мне давно хотелось побыть с вами допоздна и потом заночевать.
У Джоунса никогда не было отца, то есть он был, так сказать, номинально, но не более того. Джоунс совершенно не Иредставлял, что значит отношения между отцом и сыном. Этого же не мог себе представить и Харт. Вполне понятно, почему после джентльменского соглашения скоротать вместе ночь несостоявшийся отец и ничейный сын подумали об одном и том же. А Джоунс еще подумал, что сидящий перед ним человек — единственный, из-за которого он мог бы распрощаться с жизнью.
Они вместе поужинали, немного выпили, посидели на скамейке у дома. Оказалось, что Джоунс знал названия едва видимых созвездий и даже знал, откуда есть смысл ждать сигнала разумных существ, а откуда — нет. Он попытался объяснить, почему связь, скорее всего, будет осуществлена на волне излучения свободного кислорода. Запутался, смущенно пробормотал извинения на попытку Харта прийти ему на помощь в наведении мостов с другими цивилизациями и, наконец, спросил разрешения отлучиться на минутку.
Он скрылся в темноте деревьев, а когда вернулся, рука его лежала на всегда расстегнутой кобуре. Ему было явно не по себе.
— В чем дело? — Харт поднялся и придирчиво осмотрел помощника.
— Там кто-то ходит, сэр, — Джоунс кивнул в сторону темных очертаний стволов.
Небо поражало чистотой, напоминая внутреннюю витрину роскошного ювелирного магазина, в которой на синем бархате лежат россыпи драгоценных камней. Закричала
— Кто там может ходить? — пожал плечами Харт и двинулся к дому.
Джоунс оглянулся, пристально посмотрел в густую черноту деревьев и покорно поплелся за Хартом.
Харт объяснил, где взять чистое белье, и ушел в спальню, плотно притворив дверь. Хорошо, что он не один сегодня ночью. Никто, конечно, не ходит по участку, но даже у Джоунса начинают сдавать нервы, такая напряженная атмосфера в городе после двух убийств. И все началось с этого Лоу. Убрать маленького человечка — пара пустяков. Как говорят: вынуть камень из ботинка. Убийство богатого человека — сложная задача. Сэр Генри и его команда и те испытывают затруднение, решая ее., '
Харт лежал на спине, широко раскинув ноги, едва прикрытые простыней. Не мог уснуть. Так же как в ту ночь, с которой начались их злоключения.
ВОСПОМИНАНИЕ О 9 АВГУСТА 1945 ГОДА
Он слышал, как Барнс, тогда еще Уиллер, выходил курить, уничтожая по нескольку сигарет за раз. Их огонек плавал в темноте, и скрипели тяжелые армейские ботинки.
Они уже знали, что им предстоит. Знали время вылета, подходы к цели, знали, что их проклянут.
Встали с первыми лучами солнца. Утро было необыкновенно красивым. Их самолет стоял отдельно от других, его плоскости блестели как старинное столовое серебро в свете гигантской люстры. Под крыльями суетились техники. Ветер пригибал траву к земле, и травяные волны бежали вал за валом, как морские. Обыкновенное утро. Обыкновенные люди. Обыкновенная трава. Только необыкновенный самолет готовился к необыкновенному вылету.
Утреннюю тишину нарушали обрывки разговоров: «Ключ… Не тот, шестерку…», «Длиннющие ноги, я-то понимаю в этом толк, а он ей…», «Сорвал резьбу…», «Брось, не дури…», «Он говорит: чем ты лучше других…»
— Привет, — сказал Гурвиц, еще не Розенталь.
Уиллер лениво кивнул, под глазами у него были мешки, пятно на щеке горело, как никогда, пальцы шафранножелтые — высадил не одну пачку сигарет. Все трое стояли у хрупкого белого домика.
— Ну, мы им дадим… — в голосе Гурвица вместо обычной уверенности слышалась растерянность.
Уиллер посмотрел на него так, что Гурвиц тут же заткнулся, но через минуту вспомнил, что он командир, и, рискуя дать петуха, выкрикнул:
— Ну, мы им дадим!
Уиллер приблизился к Байдену — Харту. Они молча смотрели на техников и на самолет.
— У тебя ботинки скрипучие, — сказал Байден.
— Скрипучие, — Уиллер посмотрел под ноги, как бы желая разобраться, отчего скрипят эти дьявольские ботинки. — Ты из-за этого не спал?
— Ага. — Байден сплюнул.
Оли встали раньше обычного, их еще никто не искал. Прошло минут десять. От штабного барака в их сторону, поднимая пыль, двинулась машина. Джип, резко сбавив скорость, остановился в полуметре от экипажа самолета, как конь под рукой умелого всадника. Сержант-японец взял висевшую на руле пилотку и вытер лоб. Сзади выскочил незнакомый полковник — на оловянном петушке погон играли блики стремительно восходящего солнца.