Час пробил
Шрифт:
Вместо приветствия он сказал:
— Взлет в оговоренное время, связь с землей постоянная, в эфир не выходите, частоты прежние, запасные посадочные полосы известны. Остальное знаете. Желаю успеха!
Он так же лихо вскочил обратно в машину, как выскочил минуту назад, и умчался. «Надо же было ехать к нам в такую рань, чтобы сказать то, что и без него прекрасно известно, — пронеслось у Байдена, — дурачье».
«Первый раз вижу на аэродроме сержанта-японца, хотя
ничего удивительного нет, не многие служат в нашей армии», — подумал доктор Уиллер.
Гурвиц направился к самолету первым. Он шел, утопая в высокой траве, маленькая фигурка казалась на удивление нелепой, а ярко отсвечивающую лысину можно было принять за второе солнце, круглое и горячее, внезапно спустившееся на поле аэродрома. Пилот несколько раз
В назначенное время взлетели. Самолет резко набирал высоту. Внизу блестела вода, — лакированно-серая, она, слепила глаза, как миллионы и миллионы оловянных петушков с полковничьих погон, расплавленных тонкой пленкой на поверхности океана. Гудели моторы, самолет вздрагивал, в кабине плавал теплый воздух.
Несколько раз в запросах с земли осведомлялись, как идут дела. Потом все затихло. С высоты примерно трех тысяч футов доктор Уиллер наблюдал за маленьким суденышком, неизвестно как попавшим в пустынные воды в разгар войны. Нигде не было ни клочка суши. Уиллер подумал: «Суденышко следует курсом ниоткуда в никуда». Самый подходящий курс с учетом задания, на выполнение которого они летели. Самолет поднялся выше. Суденышко исчезло. «Было ли оно?» — размышлял доктор. Он дотронулся до плеча Гурвица:
— Ты не видел суденышко там, внизу?
— Какое, к черту, суденышко? — процедил Гурвищ, и только сейчас Уиллер обратил внимание на лицо пилота, как будто скрытое отталкивающей маской сверхчеловеческого напряжения и страха.
Байден ковырялся с радиоаппаратурой: вынимал фишки каких-то разъемов, внимательно разглядывал лепестки контактов, иногда дул на них и вставлял шланги в диэлектрической оплетке на место. Справа от приемника лежала щетка с длинной ручкой. Байден время от времени брал ее и мягкой белой бородкой смахивал пыль, хотя ни на одном блоке не было ни пылинки.
Уиллер сознательно не смотрел на часы, чтобы не знать, сколько времени еще лететь до цели. Он изучал ладони: взгляд скользил по линиям жизни, любви и богатства. Линия жизни внезапно обрывалась, теряясь в еле заметном рисунке шероховатой кожи, линия любви — короткая и неглубокая — нигде не начиналась и нигде не кончалась, как курс суденышка, которое Уиллер видел внизу.
Гурвиц двинул рукоятку штурвала, и самолет начал терять высоту. Впереди, далеко внизу, в белесой дымке показалась земля. Они зарылись в короткое пушистое облако, и земля исчезла. Когда самолет вынырнул из ватного покрывала, гористая цепь впереди растянулась на полгоризонта. Пожалуй, еще ни разу за все время тренировочных полетов самолет не выходил на цель так точно. В этот момент в наушниках что-то зашуршало, самолет качнуло, позывные и первые фразы потонули в свисте, и все трое услышали…
— …задание отменяется. Посадка на ваше усмотрение. Повторяю: задание отменяется. Посадка на ваше усмотрение.
Гурвиц сорвал наушники. Уиллер уставился в ладони. Байден повернулся вполоборота и бросил:
— Они ополоумели!
Было без трех минут десять девятого августа сорок пятого года. Гурвиц заложил крутой вираж, город мелькнул под правым крылом и стал удаляться.
— Может, запросить подтверждение? — Байден рассеянно вертел щетку.
— Нам нельзя выходить в эфир, — не поворачиваясь, бросил Гурвиц. — Да и к чему? И так все ясно.
— Ты, кажется, недоволен? — Уиллер был невозмутим.
— Пошел ты со своими проповедями!
Какая бы грубость ни сорвалась с языка капитана Гурвица сейчас, она была не в состоянии скрыть распирающую его радость.
— Смотри, какой-то самолет, — привстал Уиллер.
Гурвиц ничего не ответил, он давно видел его. Он мог поклясться: точно такой же, как и их, самолет-разведчик летел к городу, который они только что покинули.
«Естественно, — подумал Гурвиц, — готовили несколько экипажей. Командир каждого был уверен — выполнять задание будет он. Сейчас по каким-то, вечно возникающим у начальства, соображениям нас заменили. И слава богу. Уж я-то никак не буду переживать. Из-за чего? Что мне не достанутся первые в истории человечества лавры мясника-специалиста по сверхмассовым экзекуциям? Сволочи! Без конца крутят чего-то, крутят. «Такого тумана напустили. Неужели нельзя было отменить задание еще на земле? Так нет, подняли самолет, он долетел до цели —
Харт ворочался в кровати. Он вспомнил все так живо, что сон отлетел от него. Даже вспомнил, что на ручке щетки, которой обмахивал аппаратуру, было выжжено: «Бог любит сильные и верные сердца».
Он не знает точно, что подумал Сол в тот момент, когда они повернули. Это он, Харт, подумал за Сола, спросив: «Разве могут быть мозги у таких людей?» Оказалось, могут, и еще какце. Эти люди смотрели на годы вперед, они учли все, чтобы обеспечить свои интересы. За полет экипаж капитана Гурвица наградили, война кончилась. Они точно знали, что произошло с Хиросимой и Нагасаки. Харт никогда не мог понять, почему чаще говорят о Хиросиме. А Нагасаки? В оценке трагедий история так же несправедлива, как в оценке людей. Что, в том несчастном городе было легче? Нет, там ужасная топография, город зажат с обеих сторон, и сумасшедшая энергия взрыва металась, как в клетке дикий зверь, сметая все на своем пути. Черное как смола небо, от земли поднимались столбы едкого густого дыма — горели тысячи домов в долине, пагоды, храмы, дворцы. Все горело! Нет, не те слова. Горела сама земля, она изрыгала языки пламени. На берегу маленькой речки лежали полуголые обгоревшие люди. Эти люди работали на полях, где выращивали рис и сладкий картофель. Когда на город сбросили разноцветные листовки, объявили воздушную тревогу. Но бомбардировщиков все не было и не было. Прозвучал о^бой, и люди вернулись к работе. Вдруг раздалось надсадное гудение авиационных моторов, в воздухе показался всего один самолет. Всего один. Услышав его рев, они выпустили из рук ярко-зеленые стебли риса и подняли головы, чтобы увидеть самолет. Они не знали, что «толстяк» ринулся к земле, их лица и тела остались незащищенными от вспышки… ;
Харт вышел на кухню, открыл холодильник: яркая лампочка освещала мирный продуктовый мирок. Харт дотронулся до банки пива, отдернул руку. Ему, видите ли, ждрко. Он прикусил губу. В Нагасаки тоже было жарко, с той лишь разницей, что ему от жары хочется пить, а им от жары не хотелось жить. Они страдали бесконечно длинный месяц, пока сильнейший тайфун не обрушился на город и не смыл радиоактивные осадки — песок смерти — в море.
Харт побродил по темному дому, вошел в комнату, где спал Джоунс. «Забавный малый. Верный». А разве Гурвиц и Уиллер не были отличными парнями? Были. Если бы не дали отбой, они выполнили бы задание. Отличные парни? Похоже, что да. Как это происходит, когда хорошие люди, зная, что нехорошие люди отдают им нехорошие приказы, выполняют их. Потом душными ночами думают, как скверно все вышло. Потом возвращаются к таким воспоминаниям все реже и реже и в конце концов утешаются: если бы не мы, это сделали бы другие, какая разница? Страх заставляет, обычный животный страх, примитивный, которого все стесняются, которого как будто уже давно нет, а он есть и становится все сильнее. Страх перед наказанием, перед болью, страх за свою жизнь, которая для окружающих ничего не значит, а для самого тебя — все. Больше, чем все.
За окном что-то зашуршало, хрустнула ветка, раздался чавкающий звук. Харт замер у окна. Никого. Нервы шалят. Джоунс мерно дышал, он лежал ничком, обняв подушку, его широкая спина белела в призрачном ночном свете, рубашка валялась на стуле.
«Как миссис Уайтлоу прицепилась к рубашке Джоунса на следующий день после того, как выпроводили Марио Лиджо из города. Если Элеонору не удастся остановить — жди больших неприятностей. Прошло не так много времени, а уже ни Сола, ни Барнса нет в живых, и все запуталось еще больше, чем раньше. Почему она не поверила в виновность Марио Лиджо? Удивительные люди женщины. Какая кандидатура может быть лучше? Профессиональный преступник Лиджо, аморальный тип, развратник, альфонс. Так нет, он ее не устроил. Кто от этого выиграл? Она, во всяком случае, нет. Она думает, с ней и дальше будут возиться. Напрасно. Если они не моргнув глазом отправили на тот свет двоих из экипажа капитана Гурвица, то, надо думать, не очень-то посчитаются с миссис Уайтлоу. Очаровательных женщин в жизни пруд пруди. Неприятностей — тоже. И если очаровательные женщины, вместо того чтобы скрашивать суровое мужское существование, будут упрямо продолжать портить кровь уважаемым джентльменам, те пойдут на все, лишь бы избежать неприятностей.