Час зверя
Шрифт:
Отворив черную калитку, Перкинс вошел в тупик. Их «сараюшка» слева. Маленькая, в два приземистых этажа. Побеленный кирпич, однако краска уже осыпалась и местами проступала бурая кирпичная основа. Запертая дверь, черные ставни. Красный плющ карабкается вверх, к плоской крыше.
Бабушка жила в этом домике вместе с мужем, пока тот не умер. Потом с обоими внуками, поскольку мамочка умерла, а лапа сказал, что не в силах их воспитывать. На 12-ю Западную улицу она переехала, только когда Зах поступил в колледж. Тут она решила, что ей больше негоже карабкаться по лестнице, что ей нужен дом с привратником и все такой прочее. И все же бабушка сохранила коттедж, позволила Заху и Оливеру
Он уже стоял перед дверью. Постучал кулаком — шорох и треск отозвались во всем доме. В наступившей тишине Оливер ощутил, как здесь пусто, запущено. Черт бы побрал Тиффани. Чего ради она настаивает, чтобы Зах пошел сюда? Она же знает, что бабушка тут же впадет в панику. Оливер нащупал в кармане ключ.
— Идиотка, — продолжал ворчать он, доставая ключ и отпирая дверь. Распахнув ее, Оливер вошел внутрь, в нос ударил прогорклый винный дух. — Господи!
На первом этаже ставни были закрыты, в доме стоял полумрак, и только чувствовался сильный, густой запах, словно воздух стал жидким. Пахло сыростью, гнильем — точно от больного пса. Перкинс задохнулся и, пошире растворив дверь у себя за спиной, сделал еще шаг. Уличный свет хлынул в дом.
— Господи! Господи!
Теперь он мог осмотреть большую комнату на первом этаже. Деревянные столбы уходили вверх, в потолок. Их очертания едва проступали из темноты. Постепенно Перкинс вобрал взглядом все, что его окружало.
— Господи! Нет!
Здесь царил разгром. Старые кожаные кресла опрокинуты, диван перевернут вверх дном, мраморный кофейный столик разбит на мелкие кусочки, усыпавшие ковер.
Чертыхаясь, Перкинс свернул влево, нащупывая путь вдоль стены. Добрался до выключателя, нажал кнопку. Послышался тихий хлопок — из ближайшего торшера вырвался сноп белых искр. В конце концов Оливеру удалось включить люстру — и то горел лишь один плафон. Все светильники были опрокинуты, разбиты, торчали зазубренные цоколи лампочек. Мелкие осколки стекла валялись на коврике вперемешку с кусками мрамора. Теперь Оливер разглядел, что коврик был опален, на нем виднелись круглые черные пятна ожогов, один угол ковра оторван напрочь.
«Зах!» — молнией пронеслось в голове. В первую секунду сознание изменило Оливеру, но теперь он думал только о своем брате. «Господи Иисусе».
— Зах! — попытался позвать он. Голос застрял в глотке. Прокашлявшись, он крикнул снова: — Зах!
Оливер продолжал продвигаться в глубь комнаты. Миновал нишу, предназначенную для кухни. Нагнулся, чтобы не удариться о низкий потолок. Стекло противно хрустело под подошвами кроссовок.
— Эй, Зах! — На этот раз ему удалось крикнуть достаточно громко. — Зах, ты здесь? Не вздумай играть в прятки.
Перкинс остановился, ожидая ответа, прислушиваясь к стуку собственного сердца. Больше ни звука. Пустой, разгромленный старый дом. Оливер вновь оглянулся на следы побоища. Закрытые ставнями окна. Осколки и мусор по всему полу, вплоть до лестницы, а там…
— Нет! О, нет!
Дыхание пресеклось. Переводя взгляд со ступеньки на ступеньку, все выше, Оливер сжимал кулаки, чувствуя, как в желудке что-то затрепетало, всколыхнулось.
— Зах!
На этот раз из уст Оливера вырвался лишь свистящий шепот. Приоткрыв рот, он вновь сосчитал ступеньки. Старая дорожка уходит вверх по лестнице. Вся в пятнах.
Это
Она уже слишком устала, мысли покинули ее. Нэн все глубже и глубже забиралась в темный тоннель. Совсем в темноту. И вдруг стены разошлись в стороны. Тоннель распустился веером. Нэнси увидела четыре ряда рельсов, каждая пара изгибалась в ином направлении. Голые лампочки над головой, металл отражает свет. В тени неподвижными, выжидающими гигантами притаились бетонные колонны.
Нэнси бежала без оглядки, взмахивая на бегу руками. Трудно поверить, что все это происходит с ней. Нужно остановиться, повернуть назад, сдаться. Рельсы, провода, гравий и мусор, хрустящий под ногами, — все это нереально. Вдали, в тумане. Крики полицейских, оставшихся на платформе, тоже лишь часть дурного сна. Они так и не начали стрелять, пули не жужжали вокруг, точно осы. Даже их крики стали тише, замерли в отдалении.
Впереди тоннель вновь сужался. Две пары рельсов уходили круто направо. Стены сомкнулись вновь. Бетонные стены, сплошь покрытые рисунками. Надписи, имена, ругательства плотно покрывали каждый дюйм камня, словно змеи в гнезде переплелись струи разноцветных спреев. Нэнси сквозь слезы различала наскальную живопись, продолжая упорно пробираться вперед. Вдруг по рисункам пробежал свет, будто от прожектора; буквы, шипя, изогнулись. Нэн тяжело дышала, по-собачьи свесив язык. Отблеск света на стене все ширился. Порыв ветра за спиной, леденящее дуновение у корней волос…
Поезд. Рельсы под ногами загудели. Тоннель содрогнулся. Пятно света ширилось и становилось все ярче, пока не залило стену полностью. Искривленные буквы затеяли отчаянный перепляс.
«Поезд, поезд идет…» Прошло несколько мгновений, прежде чем Нэнси смогла свыкнуться с этой мыслью. Поезд приближается. У нее за спиной. Молотит по рельсам, гудят, содрогаются стены. Свет его фар заставляет плясать рисунки и буквы.
Господи! Резко обернулась. Вот он. Гром небесный. Шквал ветра.
Две фары горят и слепят свою жертву, точно глаза василиска. Пронзительный гудок отдается в голове. Нэн заорала в ответ. Рванулась в сторону, упала на рельсы, задела плечом провода. Перекатилась на грудь, визжа, обливаясь жгучей мочой, укрыв руками голову.
— Нет, нет!
Вот он! Само небо стронулось с места. Грохот, взрыв, заглушивший все звуки мира. Ходуном ходят рельсы под скорчившимся телом девушки. Ползет по ногам горячая урина. Порыв ветра сокрушительно ударил в спину.
Это экспресс. Нэн позвоночником чувствовала: мимо, мимо, проносится чуть в стороне, превратившись в белую молнию. Голубая искра мелькнула в темноте над ее головой. Нэн почувствовала внезапную пронзительную боль ожога на руке. Приподняла голову.
Уже проехал. Экспресс. Промчался по скоростному пути, соседнему с путями для местных поездов, на которых лежала Нэн. Она как раз успела перевернуться на спину и разглядеть, как всасываются в тоннель красные хвостовые огни экспресса, исчезают желтые прямоугольники окон. Земля успокаивалась, перестала гудеть, шум поезда затихал вдали. Нэн лежала, ловя ртом воздух. Голова кружилась: жива!
«Детка, детка, никогда так не делай!» Тут она услышала шаги. Жесткие башмаки хрустят по гравию. Полицейские вошли в тоннель. Движутся к ней. Голоса все ближе.
— Господи Боже!
— Эй, леди, как вы там?
— Эти гребаные недоумки только и знают, что останавливать поезда.
— Леди!
Секунду спустя она разглядела лучи их фонарей, что метались взад и вперед, пересекаясь друг с другом. Позади фонарей виднелись силуэты, осторожно пробиравшиеся мимо недвижных гигантов-столбов.