Чаша и крест
Шрифт:
Ага, значит, там Кромвель.
Как жаль, что я не успела морально подготовиться к этой встрече. Этот человек — главный министр короля, именно по его инициативе были арестованы мои друзья. Если сейчас я обернусь и посмотрю Кромвелю в глаза, твердость духа моего может поколебаться. Но меня так и подмывало увидеть лицо врага всякой добродетели и праведности.
Крепко сжав в руке распятие, я обернулась.
Около полудюжины нетерпеливых и суетливых придворных окружало невысокого широкоплечего человека средних лет в простой черной одежде. Лицо его я увидела не сразу, только когда один из придворных чуть отступил в сторону. Вот
Как, однако, он некрасив. Нездоровая бледная кожа: сразу видно, что этот человек избегает бывать на солнце. Воротник подпирает двойной подбородок, стало быть, он не дурак поесть и выпить. Толстые губы сластолюбца недовольно кривятся. Узко поставленные серые глазки тяжело смотрят на собеседника — особу духовного звания: Кромвель сначала внимательно слушает того, а потом что-то ему отвечает.
Мысль возникла у меня в голове сразу, она поднялась из глубины души, как чистая родниковая струя из земли: «Я проклинаю тебя, Томас Кромвель! Ты еретик, убийца и разрушитель! Но я молю Бога, чтобы настал день, когда я буду в рядах тех, кто низвергнет тебя!» Сила собственной ненависти потрясла, но одновременно и укрепила меня, как прохладная родниковая вода подкрепляет силы усталого путника. Значит ли это, что я разгадала последнюю часть пророчества? Трудно сказать. Но в тот момент, стоя под дождем на Тауэр-Хилл, я не сомневалась, что стану одной из тех, кто покончит с главным министром короля Томасом Кромвелем.
Не успел Норфолк дернуть меня за рукав, чтобы я отвернулась, как Кромвель перевел взгляд со священника на меня. Словно каким-то чудом подслушал мои ужасные мысли. Наши глаза ненадолго — секунды на три, не больше — встретились. И за этот краткий миг пронзительный взгляд его серых глазок оценил меня со столь потрясающей точностью, что в груди у меня сперло дыхание, а земля качнулась под ногами.
— Не пяльтесь на него так, это неприлично, — прошипел герцог Норфолк, когда я снова повернулась к эшафоту.
Я глубоко вздохнула, и наваждение прошло.
А буквально через мгновение к нам подбежал человек, которому надо было непременно знать, кто я такая. Нет, это был, разумеется, не Кромвель, а господин Томас Риотсли, худющий, с длинной рыжей бородой. Он приходился мужем той самой толстой даме, с которой я познакомилась на приеме у Гертруды. Риотсли принялся болтать с Норфолком и Сурреем, явно ожидая, что меня ему представят.
— Это Джоанна Стаффорд, — неохотно сказал, уступая его назойливости, Норфолк.
— Ах да… очень приятно, — пролепетал Риотсли. Он несколько секунд стоял передо мной и ждал продолжения, но, увидев, что я молчу, быстро откланялся и ушел.
— Побежал докладывать Кромвелю, — пробормотал Суррей.
Норфолк злобно выругался, но его слова потонули в шуме: толпа заволновалась. Все головы повернулись в сторону Темзы. Вот он, шест с плывущим флагом, который лениво развевается над стеной, огораживающей проход к Средней башне. И через минуту я увидела группу лейб-гвардейцев. Вслед за ними появились Генри Кортни и барон Монтегю. Навстречу им вышла еще одна группа людей; я догадалась, что это городские шерифы, и руководить всей церемонией будут именно они, а не надзиратели Тауэра. Слава богу, я не увижу сэра Уильяма Кингстона, одно лицо которого всегда наводило на меня ужас.
Приговоренные поднимались по дорожке, ведущей на самый верх Тауэр-Хилла, и я увидела,
Первым на помост взошел по ступенькам священник, за ним — два шерифа, а самым последним — палач. Я еще ни разу не видела человека, профессией которого было орудовать на эшафоте топором. Этот крупный, крепкого телосложения мужчина был одет во все черное, а голову его закрывала черная маска с узкими прорезями для глаз. Настоящее чудовище, такое разве что в ночном кошмаре может привидеться.
Теперь на эшафот поднимались приговоренные к казни.
Сотни любопытных глаз наблюдали, как Генри Кортни медленно шагает по ступеням. Когда оставалось всего три ступеньки, он остановился. Барон Монтегю довольно быстро догнал друга и похлопал его по плечу. Генри кивнул и продолжил восхождение, хотя видно было, как сильно дрожит рука его, опирающаяся на перила.
«Благодарю Тебя, Господи за то, что здесь нет Гертруды, что Ты не допустил ее видеть все это».
Кортни и Монтегю вручили палачу монеты (по обычаю они должны были заплатить этому человеку за то, что он отрубит им головы) и встали рядом на эшафоте.
Сердце мое бешено заколотилось. В голове проносились строчки молитвы. Усилием воли я попыталась успокоиться. Но разве можно успокоиться, глядя на это зрелище! При всем желании я не могла совладать с захлестывавшими меня волнами страха, боли и отчаяния.
Вот Генри Кортни, мой кузен, шагнул вперед.
— Я здесь, Генри, видишь меня? — прошептала я.
Но его безжизненный взгляд вяло скользил по толпе. Он прокашлялся и заговорил:
— Добрые христиане, я пришел сюда, чтобы умереть, по закону я приговорен к смерти. Молитесь же за нашего короля, нашего справедливого и милосердного повелителя и господина. И веруйте в Бога, которому я сейчас вручаю свою душу.
Никто и никогда в последние минуты не объявляет о своей невиновности и не изрыгает проклятия — на пороге вечности подобное просто немыслимо. Но я догадывалась, что была и еще одна причина, по которой Генри, обратившись к собравшимся с последним словом, превозносит короля. Мой бедный кузен надеялся таким образом защитить Гертруду и Эдварда.
Маркиз Эксетер опустился на колени и положил голову на плаху.
И тут, к стыду моему, глаза у меня сами собой закрылись. Вот уж не ожидала, что я окажусь такой жалкой трусихой. На лбу у меня выступили крупные капли пота.
Раздался тяжелый удар. Топор опустился на шею Генри с такой силой, что земля задрожала под ногами.
— Господи Иисусе, — прошептал граф Суррей у меня за спиной.
— Слава богу, хватило одного удара, — отозвался его отец.
Я открыла глаза. Обезглавленное тело Генри Кортни валялось рядом с окровавленной плахой. Лейб-гвардейцы оттащили его в заднюю часть эшафота и уложили в длинный ящик. Рядом с ним стоял еще один, пока пустой.