Чаша и Крест
Шрифт:
— Значит, мне есть за что благодарить Рудрайг.
— Благодарить? Ты не считаешь силу проклятием?
— Пока нет, — честно сказал Гвендор. — Я никогда не употреблял ее во зло.
Скильвинг внезапно закрылся рукой, но было видно, как страшно исказилось его лицо.
— Ты жесток, Великий Магистр.
— Простите. Я… не хотел. Я вижу, что вы это сделали всего один раз, и то не ради себя.
Скильвинг медленно отнял от лица скрюченные пальцы.
— Если бы ты знал, ради кого, ты не читал бы мне проповеди.
— Я могу что-нибудь для вас сделать?
Несколько
— Ронану повезло больше, чем мне, — сказал он наконец. — Странно, но в итоге он оказался победителем. У него есть преемник, который может сделать Орден Креста великим. А я продал свою душу… а что будет с Чашей после меня?
Гвендор горько усмехнулся.
— Какой из меня Великий Магистр? Ему положено в первую очередь думать о благе Ордена. А я думаю… только о ее благе.
— Самые важные дела для своего Ордена я совершил, зная, что больше никогда не увижу ту, которая была мне дороже жизни. А что касается блага Рандалин… то докажи, что ты о нем действительно думаешь.
— Что вы имеете в виду?
— Что ты собираешься делать? Увезти ее с собой? И кем она будет? Наложницей Великого Магистра? Обреченной вечно болтаться по морю? Или ты повезешь ее в Ташир, под пули горцев? Не уверен, что Фарейра будет рад вас принять. Это пока твой пучеглазый приятель относится к ней с некоторым уважением. Но скоро она превратится в мишень для его постоянных насмешек. В вашем ордене женщина всегда была только орудием временнего удовлетворения, разве не так?
— Не могу отрицать.
— Разве вы сделаете исключение для одной, гордой и рыжей, тем более что она из враждебного Ордена? Разве твоим воинам не доставит удовольствие ее сломать?
— Пока я жив, этого не будет.
— Тогда они прогонят вас вместе. У тебя очень странное представление о ее благе — думать, что она должна вместе с тобой бродяжничать по дорогам. Еще надо найти дороги, где вас будут принимать хотя бы равнодушно. Это точно ни Круахан, ни Ташир, ни Айна. А главное, пойми — здесь ее дом, ее любят и ловят каждое слово. А она не похожа на других женщин тем, что не привыкла подчиняться. Она привыкла, чтобы подчинялись ей. И у нее хорошо получается отдавать распоряжения. Здесь она на своем месте. А ты хочешь лишить ее всего этого? Ради чего?
— Ради временного удовлетворения, — хрипло сказал Гвендор.
— Я рад, что ты начинаешь меня понимать.
Скильвинг наклонился вперед, словно пронзая собеседника глазом.
— Поверь, что ваши дороги навсегда разошлись не тогда, когда гвардейцы утащили тебя в Рудрайг, а ее — к Моргану. А тогда, когда ты очутился у крестоносцев и сделал там карьеру. И ты еще говоришь, что тебе не за что проклинать свою силу.
Гвендор выпрямился. Его лицо медленно "закрывалось", особенно со стороны шрамов, становясь прежним — холодным и презрительно-равнодушным.
— Какого поступка ждет от меня Великий Магистр Чаши? Чтобы поверить, что я действительно думаю
— Ваши раненые почти все уже могут стоять на ногах. На кораблях поставили новые паруса. Я сам попрошу совет старейшин снабдить вас дополнительными запасами воды, сушеных ягод и мяса. Бесплатно.
— Щедрость Чаши не знает границ. А если я откажусь уехать? Или все-таки возьму ее с собой?
— Что же, — Скильвинг поднялся, тяжело оперевшись о стол. — Ничем не могу вам помешать.
Он направился в ту же сторону, куда ушла Рандалин, налегая на палку.
— Один раз душу я уже продал. — сказал он, обернувшись через плечо. — Значит, второй раз мне это будет сделать уже легче и не так страшно. Ты видел пожар на своем корабле, Великий Магистр? В тот день, когда на твоем лице появилось это несмываемое украшение? Было бы грустно, если бы ваш только что отремонтированный флот постигла столь же печальная судьба.
Мы стояли на мостках, неподалеку от того места, где я увидел Рандалин, подплывая к валленской гавани. Только тогда море было почти чистым, а сейчас в миле от берега гордо выстроились все наши корабли с развернутыми парусами — с одной стороны, ждали Великого Магистра, с другой стороны, демонстрировали Валлене свою вновь приобретенную мощь. Жерар предлагал напоследок выстрелить из пушки, так чтобы ядро влетело в окно магистрата. Гвендор только скользнул по нему внешне равнодушным взглядом, но Жерар потом признавался, что он испытал нечто похожее на то, когда Скильвинг на несколько часов лишил его речи.
На пристани уже стемнело. Кое-где горели слабо шипящие масляные фонари. Наша лодка покачивалась рядом. В ней ждал Бэрд, держа в одной руке факел, в другой весло. Мы с Гвендором молча стояли на мостках. Вернее, я стоял, а он мерно расхаживал туда-сюда. Десять шагов туда, десять обратно. У меня уже начала кружиться голова.
— А если она не придет?
— Что же, это к лучшему, — отозвался Гвендор, не поднимая головы от досок пристани. — Прощаться навсегда — это очень тяжело, Торстейн.
— Вы что, всерьез собираетесь проститься навсегда? Вы хотите послушаться этого сумасшедшего колдуна?
— Хэрд во многом прав, — Гвендор остановился и наконец посмотрел на меня. — Но дело не только в этом.
— А в чем же?
— Я никогда не смогу признаться ей, что обманывал ее. А она меня никогда не простит, если узнает.
Я не нашелся, что сказать.
— Ну… хотите, я поговорю с ней… — забормотал я что-то невнятное. — Не расставаться же из-за этого?
— Хэрд очень правильно сказал, — продолжал Гвендор. — Всю жизнь я пытался выдавать себя за кого-то другого. Все время играл не себя. Вот и доигрался. Я не могу сказать любимой женщине, что я — это я, — он горько усмехнулся. — Наверно, это расплата за то, что я обманом проник в ваш Орден. Как вы полагаете. Торстейн?
— Я ничего не полагаю… — начал я, и тут мы разом замолчали, заметив пепельно-розовое пятно, хорошо различимое даже в сумерках, на самом верху парадной лестницы.