Чаша императора
Шрифт:
— Отец, что это?
Амос обратил совершенно бледное лицо в сторону дочери и, едва заметно кивнув в сторону занавеси, за которой находился раненый, с ужасом прошептал:
— Мы погибли… Он убьёт нас, как только придёт в себя. Господь покарал нас за грехи…
— Отец, ты не в себе, — Авиталь с тревогой всматривалась в лицо отца, пытаясь найти объяснение всем этим странным словам.
— Смотри, — Амос поднял золотую монету со стола и ткнул в неё пальцем, — этой монете более тысячи лет. На ней изображено три угла. В каждом углу буква «С», а в середине чаша…
— И что? — спросила Авиталь, рассматривая монету.
— У него
Неожиданно Амос изменился в лице. Он сполз на пол и, встав на колени, потянул дочь за руку, призывая последовать своему примеру. Она испуганно обернулась. И наткнулась на твёрдый взгляд. Раненый стоял перед ними, придерживая рукой у раны кусок полотна, которым покрыла её Авиталь.
— Ты нам… враг? — Авиталь задала этот вопрос со спокойным достоинством. В ответ человек, которому она задала вопрос, отрицательно покачал головой. Затем раздался слабый голос:
— Ещё вина, пожалуйста… И пусть твой отец встанет. Не надо бояться — я вознагражу вас за доброту, но мне нужна его помощь, — Шатобриан пошатнулся, но Авиталь, бросившись к нему, поддержала и не дала упасть. Следом поспешил на помощь и Амос. Совместными усилиями они помогли ему добраться до постели. И здесь снова услышали его слова:
— Найди нужного человека. Я щедро заплачу. Он должен будет отправиться в Неаполь по важному делу. Времени осталось совсем мало. Сделай всё быстро…
Авиталь оставалась у постели Шатобриана до самого утра. Ночью она наложила травы на рану и крепко перевязала. Они, несомненно, оказали благотворное влияние — к утру жар почти спал, дыхание выровнялось. Но девушка не уходила. Она следила за состоянием раненого и с беспокойством думала об отце. Тот ушёл глубокой ночью и всё ещё не вернулся. Она не знала, куда он направился и зачем. Авиталь то и дело наклонялась над раненым и вытирала пот с его чела. Нередко она задерживала взгляд, вглядываясь в черты лица молодого человека — в такие мгновения у неё в глазах появлялась нежность. Но затем, словно устыдившись своих каких-то потаённых мыслей, покидала комнату лишь для того, чтобы через минуту вернуться обратно.
Когда утром Шатобриан открыл глаза, девушка по-прежнему находилась подле него. Он устремил на неё благодарный взгляд.
— Я ведь вначале принял тебя за ангела. У тебя доброе сердце, Авиталь. Надеюсь, мне представится возможность отблагодарить тебя.
Авиталь зарделась. Его слова по непонятной ей самой причине проникли в самую душу. Она в смущении отвела взгляд и, помедлив, ответила:
— Помогая тебе, я и не думала о благодарности…
— И всё же я твой должник, прекрасная Авиталь.
Эти слова привели девушку в такое замешательство, что, прикрыв ладонями заалевшее лицо, она выскочила из комнаты. Заглянув в маленькое зеркальце, она взволнованно осмотрела свои пунцовые щёки и сияющие глаза.
— Уж не жар ли у меня? — в смятенье пробормотала Авиталь и с озабоченностью ущипнула себя за щёку.
В это мгновение вернулся отец в сопровождении худощавого паренька лет двадцати. Это был её кузен. Он на ходу поздоровался с Авиталь и вместе с Амосом скрылся в комнате раненого.
Девушка услышала голос отца:
— Это мой племянник, Ниссим. Ты можешь полностью доверять ему. Он выполнит всё в точности и не расскажет никому. Жизнью своей клянусь, что так и будет.
— Пусть отправляется в Неаполь и найдёт там еврея по имени Тувия и передаст слово в слово то, что сейчас услышит, но только наедине с ним. Пусть скажет: «Белый Единорог собрался в плаванье».
Глава 21
— Позор королю! Смерть Генриху Наваррскому и всем еретикам! Слава Гизу!
Крики, словно волны, катились по улицам Парижа. Взбудораженные горожане выбегали из домов, выглядывали из окон, стекались со всех сторон, чтобы стать свидетелями торжественной процессии. Первыми шли священники с большими крестами в руках. Следом двигалась многотысячная толпа — что было совершенно необычным, люди эти в большинстве своём были отлично вооружены пиками, мушкетами, аркебузами, были и такие, кто держал в руках пращи.
Иные носили доспехи и имели при себе мечи или шпаги. Шествие то и дело разражалось угрожающими выкриками в адрес гугенотов и клеймило короля за слабость в борьбе против них.
Ликующие приветственные крики раздались, когда впереди показалась кавалькада под знамёнами Гизов. Генрих де Гиз, привстав в стременах, лично приветствовал процессию, проявляя тем самым знак уважения, что было с восторгом воспринято как ещё одно доказательство любви к простому народу.
Спешившись, он вместе с некоторыми своими приближёнными занял место в первых рядах шествия, что вызвало в толпе волнение и движение, ибо всем хотелось слышать, что будет говорить великий Гиз, как часто именовали герцога его сторонники. А говорить Гиз умел не только красноречиво, но и с пылом, достойным истинного католика. Суть же его речей, как правило, сводилась к одной главной мысли: следовало безжалостно уничтожать протестантов, ибо именно они виновны во всех бедах, преследующие Францию последние годы.
Проведя среди своих горячих почитателей и сподвижников несколько часов, герцог, воодушевлённый столь жаркой поддержкой, вскочил в седло и направился в Лувр. Перед самыми воротами дворца ему пришлось задержаться из-за преградивших ему путь двух монахов, дожидавшихся герцога. Гиз остановил коня и, бросив на них высокомерный взгляд, твёрдо произнёс:
— Никаких условий более. Передайте его преосвященству, что я могу принять дружбу и взамен готов предложить свою. Не забудьте рассказать о том, что вы видели сегодня в Париже. И добавьте, что король Испании милостиво предложил свою помощь в борьбе против еретиков. Уже завтра мы двинемся на них всей своей мощью и уничтожим их от мала до велика. Ему решать, как следует поступить. Но пусть не тянет с ответом. И ещё, — с угрозой добавил герцог, — советую всем вам с должным уважением относиться к герцогине Д'Эгийон. Вскоре я собираюсь встретиться с ней и надеюсь застать её в добром здравии.
Герцог де Гиз пришпорил коня и поскакал вперёд. Монахи сопроводили его отъезд низкими поклонами. Едва он исчез из виду, оба торопливо пошли по улице в противоположном направлении. Спустя четверть часа монахи постучали в дверь незаметного среди иных дома с маленьким балконом. Их тотчас же впустили. Пройдя через помещение, где находилось ещё около десятка людей в монашеских одеяниях, под которыми ясно просматривались шпаги, прибывшие монахи прошли в следующую комнату. Здесь их приветствовал генерал Ордена Иезуитов, поднявшийся им навстречу. Никто, включая герцога де Гиза, не подозревал о том, что он вновь объявился в Париже. Один из двух вошедших монахов обратился к генералу со словами: