Чаша смерти
Шрифт:
— Не знаю я ничего, в натуре, не бил дядю! А гема… это самое, это чего, фингал, что ли? Не было у него никакого фингала! Сердце у него, говорю!
— А чего ушел, врача и участкового не дождавшись? И вещи уволок?
— Так дела у меня были, срочные. Я и двери оставил открытыми, чтоб милиция могла войти без проблем. Дядьке-то что, все равно уж… А вещи эти — так деньги были нужны, срочно. Дядька все равно сказал, что все добро свое мне завещал.
— Ага, а ты, как узнал про завещание, так любимого дядюшку по затылку и огрел…
Кузин
— Да говорю, не убивал я…!!!
Захаров хлопнул ладонью по столу.
— Сядь, остынь, а то счас конвой вызову, они тебя живо утихомирят, нашел, где пасть-то разевать! А ну, сидеть, кому сказано!
Кузин плюхнулся на место и с ненавистью посмотрел на Захарова. Захаров в который раз потер невыносимо нывший висок и сказал устало:
— Ладно. С этим потом. Теперь еще… Вещи перечисли, какие взял, откуда они у дяди, кому продал…
Парень уставился, моргая, в окно, и молчал.
— Ну, чего язык в ж… засунул?! Рассказывай про вещи!
Кузин вздохнул, шмыгнул носом и нехотя пробурчал:
— Ну, какие вещи, я не очень смотрел, настрой был не тот. Книжки какие-то большие, с картинками цветными, шесть штук, не помню, как называются. Их я в «Букинист» отнес, по сто рублей дали за каждую, значит, всего шестьсот.
Подозреваемый вновь уставился в окно. Захаров покрутил в пальцах ручку.
— Это все?
— Фигурки фарфоровые, их никто не взял, потому как все хоть чуть, да надбитые, я их назад принес. Хотел выкинуть, но все ж память о дядьке, он их так обожал, прям каждый день облизывал, потому оставил…
— Еще что?
— Ложки серебряные и самовар маленький такой, тож серебряный, в комиссионный взяли, деньги — как продадут. Эти все вещи у дяди были давно, не знаю, откуда взялись.
— Еще что? Давай сам рассказывай! Что я из тебя каждое слово клещами тяну?!
— Еще бокал был серебряный, его тоже никуда не взяли, потому — старый и поцарапанный весь, но я его в скупку не понес, потому как за смешные деньги. Я его приятелю подарил: все ж таки серебряный. Этот вот бокал дяде на днях принесли Ванька Сыч, то есть Сычов, и Жорик. Вот не знаю я Жориковой фамилии, а погоняло его — Хряк, понятно, потому, что жирный очень.
Захаров насторожился. Иван Сычов и Георгий Зимних — давешние покойники, найденные на квартире, убийцы Силина. Он перестал черкать каракули на полях протокола допроса и спросил:
— А откуда ты знаешь, что бокал принесли Сычов и, как его, Хряк?
— Так дядя сам сказал!
— А когда принесли?
— Так я понял, что недавно, вчера, что ли…
— Рассказывай, кому, конкретно, подарил бокал.
— Ну, это, Рыжему Толяну, чтоб не злился из-за напряга с водкой.
— Это какая еще водка?! Ты давай не крути, не запутаешь! Конкретно говори: имя, отчество, фамилия, адрес, чем занимается.
— Да не знаю я! Рыжий Толян — его все так зовут. Он, типа, хозяин магазина
— Магазин как называется?
— Да не помню я! То ли «ШОП», то ли «ЕДА», не знаю. Делать мне нечего, только названия читать. А, наверное, «ЕДА». Вроде, был «ШОП», а потом, когда указ придумали, чтобы все названия русские были, стала «ЕДА». А может, не «ЕДА», может, «ПРОДУКТЫ». Ну, забыл! И адрес не помню. Показать, где, могу, а адрес… Я же, блин, не почтальон!
Кузин смотрел на стол перед собой и равномерно возил ногой по полу. Захаров снова горестно вздохнул.
— Ладно. Подписывай протокол, и в камеру.
Кузин поднял глаза на следователя и взвыл:
— Почему в камеру?! Я ничего такого не делал! Я ведь все рассказал, как было! За что? Отпустите!
— Ничего-ничего. Посидишь немного, до выяснения, не убудет с тебя. А то потом ищи! Протокол будешь подписывать?
Пару минут они смотрели друг на друга. Кузин продолжал возить ногой по полу, его глазки ничего особенного не выражали, но губы задергались. Захаров взорвался и завопил:
— А ну, кончай ногами шаркать! Подписывай, блин…!
Кузин, матерясь вполголоса, таки подписал протокол, по русскому обычаю, не читая. То ли по наивности, то ли читал с трудом. Его увели. Захаров откинулся на спинку стула и обеими руками взлохматил волосы. Вроде, парень не врет, а там как знать…
Тут в кабинет ввалился Женька Рогов, который должен был нарисоваться еще два часа назад, с красными как у вампира глазами, небритый и растрепанный, но в галстуке. Галстук был оранжевый в красный ромбик, криво повязанный поверх потрепанной джинсовой рубашки. Он с порога проорал:
— Все, Юран, влипли!
Захаров поднял на Женьку задумчивый взгляд. Состояние «влипли» становилось уже хроническим и, в отличие от Женьки, не вызывало у Юрия особых эмоций. Если при их работе из-за каждого экстрима психовать, то быстренько окажешься в психушке, причем в той, что для особо общественно опасных. Юра рассеянно спросил:
— Что так?
Женька плюхнулся на стул, с которого только что встал Кузин.
— Ты Лизочку просил, чтобы она тела Силина, Сычова и Зимних освидетельствовала вне очереди?
— Ну?!
— Ну, она и освидетельствовала!
Юрий расплылся в улыбке и привстал.
— Вот и славно! Счас я к ней зайду…
— Какое, славно! Результаты только что Носорог забрал!
Захаров вздохнул и уселся обратно.
— Ладно, глядишь, и не потеряет. А если бумажки и пропадут, так Лизочка восстановит. Я специально в Москву сгоняю, в «Прагу», торт ей самый лучший, килограмма на два…
— Тормоз, ты не врубаешься! По результатам экспертизы, все три смерти от естественных причин! У Силина — гипертонический криз, и на его почве инсульт головного мозга, а у Сычова и Зимних — отравление фальсифицированной водкой! А мы уголовные дела открыли! И, что еще поганее, закрыли.