Чашечка кофе. Рассказы о приходе и о себе
Шрифт:
Неделю спустя в алтаре, вынимая частицы, отец Филипп снова увидел записку со знакомым почерком: «император Наполеон Михаил». Сверху – император, снизу – Михаил.
Интересно, задумался батюшка, почему между двумя именами отсутствует черточка? Ведь если сторонний человек на записку посмотрит, то и подумает, что перед ним два абсолютно несвязанных между собой имени, принадлежащих двоим совершенно разным людям, что в общем-то и соответствует истине. Конечно, если не брать во внимание, что Михаил, он же и Наполеон, товарищ хоть и неагрессивный, но серьезно
Обычно верующие, подавая записки на обедню, жертвуют на нужды храма какую-то небольшую сумму. В разных местах делается это по-разному: где-то принято жертвовать за целую записку, независимо от числа имен, где-то за каждое имя в отдельности. В Угрюмихе записки принимались поименно. А Дуся, продолжилась мысль отца иеромонаха, та, что стоит за свечным ящиком, как она принимает конкретно эту записку? Брать записку, чтобы не раздражать болящего, благословил, а как посчитать, не разъяснил.
Отслужив литургию, отец иеромонах подозвал к себе Дусю:
– Евдокия, скажи, пожалуйста, когда ты принимала эту записку, ты как ее посчитала, за два имени или за одно?
– За два, конечно. Здесь же написано, вот: «император Наполеон», а здесь «Михаил». Каждое в своей строке, все, как положено.
– Понятно. А ты знаешь, кто такой Наполеон?
– Знаю, конечно.
– Тогда зачем ты берешь с него за два имени?
– Но имен-то два! Будь бы он просто «император Михаил», тогда другое дело, а так он и Наполеон, а в добавок еще и Михаил.
Батюшка замолчал и, собираясь с мыслями, зачем-то похлопал себя по карманам подрясника в поисках неожиданно понадобившихся ему очков. Потом продолжил:
– Понимаешь, я, конечно, в этих вопросах не специалист, но, видать, Мишка думает, что он воплощение знаменитого императора. Мол, душа великого француза взяла и воплотилась именно в нем, в Михаиле.
– Раз воплотилась, тогда и пиши просто «император Наполеон». Чего людям голову морочить?
– Ну да. А может, знаешь чего, может, там, где он лечится, кроме него этих наполеонов еще пруд пруди. Вот их друг от дружки по двойным именам и различают.
– А раз так, то будем считать, что и наших двое. – Батюшкины доводы Евдокию не убедили, и она остается при собственном мнении.
Отец Филипп, сдаваясь, машет рукой:
– Ладно, поступай как знаешь, – и направляется в алтарь.
Но Дуся, вдруг что-то вспомнив, кричит ему вслед:
– Ой, батюшка, погоди, еще вопрос! Я что подумала, этот Наполеон-то небось не православный.
– Ну да, наверное, католик. – И отец Филипп зачем-то снова принимается искать в кармане свои очки. – Куда это ты клонишь?
– Так если он не православный, значит, правильно писать в записке «заблудший»? «Заблудший император Наполеон».
– Подожди. – Батюшка все-таки достал очки и крутит их в руках. – «Заблудший» – значит, еще живой, но заблуждающийся в своем выборе. Мы молимся о человеке, чтобы Господь надоумил его сделать правильный выбор. Какой выбор может сделать Наполеон, если он уже давным-давно умер?
– Как это умер, – возражает Дуся, – если вот здесь
Отец Филипп решительно сует очки назад в карман подрясника и возвышает голос:
– Евдокия, нет никакого Наполеона. Все. Помер Наполеон! Ты поняла?
– Поняла, конечно. Чего же тут не понять?! Помер и помер. Это-то мне понятно. С пожертвованием непонятно. В записке-то все одно два имени… и Наполеон – он же католик, значит, как ни верти, а «заблудший».
Новогодняя молитва
Один мой хороший знакомый, грузин по национальности, рассказал мне такую историю. Был у него друг, очень близкий. По имени Дато. Тоже грузин, он хорошо готовил мясо и держал небольшой ресторанчик с грузинской кухней. Оба жили в России в соседних городах, часто встречались и дружили семьями. Этот его друг незадолго до Нового года неожиданно умирает.
Резо, так зовут моего знакомого, переживал смерть друга как потерю очень и очень дорогого ему человека. Разумеется, он взял на себя заботу об оставшемся сиротой его сыне. Сперва он помогал ему с учебой в школе и занятиях спортом, а потом стал оплачивать учебу юноши в одном престижном московском вузе.
Незадолго до Нового года мы с Резо сидели у него в служебном кабинете, и он стал рассказывать:
– Представь, ровно год назад вот в это же самое время снится мне сон. Вижу я покойного Дато, моего дорогого друга, он сидит вот на этом месте. Мы с ним о чем-то разговариваем, а потом он начинает меня просить: «Резо, есть у меня к тебе огромная просьба. Уже три года я не видел своего сына и очень по нему соскучился. Пожалуйста, привези его ко мне на могилу. Пускай он зажжет свечу рядом с крестом и помолится о своем отце». – «Зимой в горах сильный ветер. Трудно будет зажечь на могиле огонь». – «Ничего, я вам помогу».
Когда Дато умер, мы отвезли его домой в Грузию и похоронили высоко в горах на его родовом месте, а семья осталась жить здесь, в России. С тех пор никто из нас у него не был.
Сон был таким отчетливым, что я до сих пор помню его в деталях. И даже голос Дато продолжает звучать у меня в ушах: «Пожалуйста, привези ко мне моего сына».
Утром я поехал к вдове друга и сказал ей:
– Манана, собирайся. Сейчас мы возьмем твоего Ираклия и вместе поедем в Грузию.
– Резо, какая Грузия?! На носу Новый год! Надо работать.
– Нет, Манана, надо ехать. Я потом расскажу тебе зачем, но, поверь, это очень важно.
И мы поехали.
Долго-долго мы поднимались на высокогорное кладбище, чтобы добраться до могилы Дато. А когда наконец добрались, я достал из сумки заранее припасенные свечи и пустые баллоны из-под воды, чтобы поставить в них свечи и защитить горящий огонь от ветра. Три баллона и три свечи на могилы Дато и его родителей.
– Вы зажигайте, а я пойду за священником.
Когда я вернулся вместе с батюшкой, то увидел, что мои спутники, как ни пытались, так и не смогли зажечь свечи. Резкие порывы ветра задували огонек, несмотря на защиту.