Чашечка кофе. Рассказы о приходе и о себе
Шрифт:
Дети природы
Дело было на Пасху в самом начале нулевых. Если конкретнее, то на Радоницу 2000-го года. После литургии настоятель благословил мне отправляться на городское кладбище служить заупокойные литии на могилках усопших православных христиан.
Это был мой первый такой опыт служения на кладбище в день всеобщего поминовения усопших. Кладбище, куда я в тот день направился, на то время в городе было единственным и очень старым. Многие из тех, чьи родственники были погребены на этом кладбище, подходили ко мне заранее, еще в храме, и просили обязательно побывать у них на могилках. Договаривались, обещая ждать меня в условленных местах.
Беда только в том, что я на то время никогда прежде на этом кладбище не бывал и весьма смутно представлял, где и кто обещал меня дожидаться. Потому, пройдя на кладбище через главные ворота, я тут же оказался в окружении множества цыганских семей, пирующих здесь же, прямо на центральной аллее. Столы, накрытые всякой всячиной, дымящие мангалы с жарящимся шашлыком и бутылки со спиртным.
Изрядно подвыпившая толпа, завидев священника, отреагировала шумно и радостно. Пока я, в соответствии с нарисованным на бумажке маршрутом движения, пробирался до мест, где меня дожидались в первую очередь, ко мне то и дело подбегали какие-то люди со стаканами в руках, предлагая помянуть их покойничков. Я извинялся, отказывался и бежал дальше.
Вдруг из целого хора навязчивых предложений выпить я услышал просьбу о молитве. Остановился и стал всматриваться в окружающих меня людей:
– Кто просит помолиться? – И увидел цыгана лет тридцати пяти, приятной наружности, аккуратно постриженного и совершенно трезвого.
– Я прошу. Помолись, батюшка, о моих друзьях. Они лежат рядом. Вон там. – И он махнул рукой куда-то в сторону от центральной дорожки.
– Хорошо, ведите.
Мы подошли к двум холмикам с не по-цыгански скромными надгробиями. На фотографиях молодые мужчины, обоим лет по тридцати.
– Вот, батюшка, это мои друзья. Ехали вдвоем и разбились. Помолись о них.
Я достаю кадило и начинаю разжигать уголек. Зажечь его вне пономарки – это целая проблема. Благо уже тогда появился быстро воспламеняющийся уголь, афонского производства. Когда он уже достаточно разгорелся, я попросил пригласившего меня цыгана подержать кадило, а сам, отвернувшись от него, лезу в саквояж за ладаном.
Пока доставал текст заупокойной литии – тогда я еще не знал его наизусть, – открывал коробочку с ладаном, вижу мое кадило вовсю разгорелось ярким пламенем с переливающимися всполохами зеленого цвета. Еще из кадила повалил густой дым.
В недоумении смотрю на кадило и ничего не понимаю. Когда это я успел положить в него ладан? Или это так специфически дымно разгорается чудо афонских технологий? Ладно, надо будет учесть и не пользоваться им в закрытых помещениях. Беру текст литии и начинаю службу.
Вдохновенно молясь – еще бы, моя первая самостоятельная лития на могилках, – наблюдаю, как сопровождавший меня цыган пару раз проворно ныряет к моему кадилу, заботливо поправляя то и дело цепляющиеся одна за другую цепочки. Я служу, кадит мое кадило все тем же зеленым пламенем.
Целый день я потом провел на кладбище, поспевая от одной могилки к другой. Сжег целую упаковку угля, но никогда больше не выдавало мое кадило столь понравившегося мне пламени изумрудно-зеленого цвета.
Уже под конец, собираясь покидать кладбище, уставший, иду на выход все по той же главной аллее. Вдруг снова вижу того благочестивого цыгана, что первым обратился ко мне с просьбой помолиться о его друзьях. Он встает из-за стола и спешит в мою сторону.
– Батюшка, не знаю даже, как тебе это сказать. Только это… когда ты служил на могилках моих друзей, я тебе в кадило травку подсыпал. Любили покойнички покурить. Вот я и подумал, пусть побалуются. Это ничего, это не страшно?
Так вот откуда это яркое пламя с зелеными всполохами! А я думал, издержки афонских технологий. Увидев, как от этой новости я изменился в лице, цыган сообразил, что сделал что-то не так.
– Что? Это грех?! – запричитал он, чуть не плача. – Что же мне делать?
– Что делать? Иди в храм на исповедь и кайся.
– В храм? – Человек уже реально плачет. – Так это только завтра. Я же теперь всю ночь спать не буду! Отец, отпусти мне грех, отпусти!
Вижу, не отстанет он от меня, и, накрыв его голову епитрахилью, читаю над ним разрешительную молитву.
И снова человек счастлив. Благодарит меня и возвращается за стол на свое прежнее место.
Две истории
Заговорили о цыганах, и вспоминается одна такая история. В то время меня как раз еще только рукоположили и отправили служить в городской храм на место второго священника. Город, в котором располагался храм, даже не районный центр, небольшой, с населением всего двадцать тысяч человек.
Уже никто не помнит, когда в самом городе и в окружающих его деревнях появились цыгане. Всего несколько больших родственных общин. Живут эти люди обособленно в соответствии с национальными традициями. Разговаривают на своих языках, и женщины носят одежду, которую не увидишь на наших русских девчонках.
Именно в том городском храме, куда меня назначили, цыгане традиционно крестили своих детей и отпевали усопших. В цыганской общине, проживавшей в одной из деревень в нескольких километрах от города, скончался пожилой мужчина, а отпевать его договорились у нас в храме. Настоятель благословил мне совершить отпевание, а сам куда-то уехал.
Прибыл я в храм к назначенному времени. Сижу жду. Нет покойника. Взялся читать в алтаре Псалтирь, условившись, что меня вызовут по прибытии усопшего. Прочитал целую кафизму. Тишина. Не знаю, что делать. И спросить не у кого, настоятель в отъезде, а привычные сегодня всем нам мобильники тогда еще только-только входили в обиход. Уйти тоже неудобно, мало ли по какой причине задержались.
Прошло еще сколько-то времени. Цыгане наконец приехали и стали заносить усопшего в церковь. Помню, среди провожающих не было ни одной женщины. Одни только мужчины и мальчики-подростки. Еще меня удивило, как эти люди были одеты. На дворе самый конец прошлого века. В моде мужские пиджаки малинового цвета. Так вот на всех цыганах, до единого, даже на мальчиках, были пиджаки именно такого малинового цвета. Еще черные брюки, туфли, тоже черные, с длинными узкими носами. На головах – огромные кепки-«аэродромы». В годы моего детства в таких кепках щеголяли по Москве приезжие из Грузии.