Чашечка кофе. Рассказы о приходе и о себе
Шрифт:
«В начале девяностых годов уже прошлого столетия наша семья жила очень и очень скудно. Зарплату на заводе постоянно задерживали, а если и давали, то всегда по частям. Идешь в магазин, а сама до этого все монетки в кошельке пересчитаешь.
Однажды выхожу из магазина. В сумке немного сахару, подсолнечного масла, муки два килограмма и половинка буханки черного хлеба. Выхожу – и нос к носу сталкиваюсь со своей знакомой, даже, можно сказать, подругой.
Еще совсем недавно она, заводная и, как сейчас говорят, креативная, была душой всей нашей компании. Заводская художественная самодеятельность, конкурсы, веселые старты для детей – все это проходило при ее непосредственном участии.
Был у нее сын. Единственный и, разумеется, любимый. Когда у нас в стране началась перестройка, он с головой окунулся в бизнес. Брал деньги в долг под большие проценты, но прогорел и стал скрываться от кредиторов.
Сам-то он скрылся, а мама осталась. Вот к маме и стали регулярно наведываться коротко стриженные парни в кожаных куртках с увесистыми цепями на шеях. Приходили не церемонясь. Выгребали все, что находили, и уезжали до следующего раза. Если ничего не находили, то били нещадно.
Вот стоит эта моя знакомая. Со стороны – точно издыхающая бродячая собака. Жалкая, согбенная, и смотрит на меня умоляющими глазами.
– Прости, Валечка. Прости, что обращаюсь к тебе с такой просьбой. Знаю, сейчас всем тяжело, но мне совсем нечего есть. Глаза прикрываю и вижу черный хлеб. Мягкий, пахучий. Умоляю, дай мне денег на пол буханки черного хлеба!
Понятно, мне ее жалко. Но у меня в кошельке совсем ничего не осталось.
– Катя, милая, да я бы с радостью! Но сама посмотри: ни одной копеечки. – Открываю кошелек, переворачиваю, трясу – совсем пусто.
Она извинилась, повернулась ко мне спиной и пошла прочь от магазина. А утром следующего дня ее нашли висящей в петле.
Это же сколько лет прошло с того дня… Считай, четверть века. И только сейчас я вдруг подумала: как же я тогда ей ничем не помогла? Да, на самом деле в кошельке не осталось ни копейки. Но в моей сумке лежал хлеб. Полбуханки черного хлеба, о которой мечтал голодный, замученный бандитами человек. Ей же можно было отдать мой хлеб.
Она долго сопротивлялась обстоятельствам. Все терпела, и бандитов, и постоянный страх за судьбу сына, а рухнула, когда я, близкий ей человек, не поделилась с ней хлебом».
Вещий сон
Мы познакомились с ней в тот день, когда она стала несчастной. Меня всегда удивляло, что познакомиться со мной, со священником, люди предпочитают только тогда, когда им реально становится невмоготу. В тот день ее единственный сын, надежа и опора, повесился в собственном гараже. Она пришла в храм, подошла ко мне и сказала:
– Я тоже умру, если ты мне сейчас не поможешь.
С того дня и началась наша с ней дружба. Ну как дружба… Не то чтобы дружба по-настоящему, скорее, завязались добрые отношения. Я был у нее дома и в том злополучном гараже. Освящал, вместе молились. Она приходила в храм, и мы общались на разные темы. Однажды она призналась:
– Хочу взять малышку на воспитание. Что скажешь?
– Дело хорошее. Только очень трудное.
– Я решилась, буду брать, иначе просто сойду с ума.
Помню, давал ей рекомендацию. Писал, что она посещает службы в храме, исповедуется и причащается. На самом деле, в дни, когда человека нагоняет беда, он не вылезает из храма, ходит на каждую службу и на исповеди винит себя во всех мелочах. Забирается в каждый уголочек своей души. Мне даже представить страшно, каково это – увидеть своего взрослого сына висящим в петле.
Однажды она привела в храм крохотную девочку трех лет. Каждый ребенок в определенном возрасте должен иметь определенный вес. А эта кроха весила вдвое меньше положенного. Мама-алкоголичка совсем забросила ребенка. Страдало зрение, даже зубы и те еще не прорезались.
– Вот, батюшка, прошу любить и жаловать. Теперь ее зовут Зоя. Зоя будет жить с нами и станет ходить в храм. А батюшка научит ее Божиему закону. Правда, батюшка, ты научишь ее верить?
– Конечно, мы сделаем это вместе.
Боль имеет интересную особенность – она зависит от времени. Месяц-другой пройдет, и вот она уже притупляется, затихает и даже начинает забываться. Конечно, это не та боль, что, наподобие зубной, не дает уснуть и реально заставляет кидаться на стены. Боль, о которой я говорю, она тоже реальная, она тоже есть, но поселяется где-то в наших душевных глубинах. Боль, что заставляет мучиться и страдать, хотя физически нас ничего не беспокоит. Болеть не болит, а все равно почему-то плачешь.
Интересная выходит закономерность: чем реже наворачиваются слезы, тем реже человек появляется в храме. Слезы высыхают, и плачущий забывает о Боге. Она тоже о Нем забыла.
Девочка росла тихой и послушной. Училась в воскресной школе, но недолго. Вместе с мамой, когда та приводила малышку на Причастие, девочка смиренно стояла на службе, потом кротко подходила к амвону и, принимая Причастие, открывала ротик.
Сейчас она уже большая. Кстати, неплохо учится. Во всяком случае, на школьной линейке перед началом учебного года Зоя всякий раз получает похвальные грамоты.
Мне кажется, она меня еще помнит. Правда, последнее время уже не здоровается. А мама – нет, мама неизменно улыбается. Когда мы с ней случайно пересекаемся где-нибудь в городе, остановится, и мы перекинемся друг с другом парой общих фраз.
– Как дела? Как Зоя?
– Ой, спасибо! Она у меня молодец, отличница! Мы с ней посещаем разные секции и даже играем в большой теннис.
Женщина счастлива, она смеется. Я очень люблю, когда люди смеются от радости. Это волшебное чувство – видеть человека радующимся.
Недавно мы снова с ней встретились, и она вдруг вспомнила:
– Вот! Давно хотела тебе рассказать. Я же сон видела. Уже с полгода как, только смысла его никак не могла понять. Снилось, будто я приехала к себе в деревню, на родину. Иду такая по улице, а мне все знакомые кланяются, и живые, и даже те, кто умерли. А мне и невдомек, что их уже нет.