Часовая башня
Шрифт:
– Так значит об этом месте всё время говорит бабушка?
– Говорит!?
– Ну, да. Что переживает из-за того, что её папа с мамой похоронены в другом городе.
– Баронесса Торбьорг Константиновна Фон Курштайн. 1864 – 1941гг. Барон Яков Карлович Фон Курштайн. 1862 – 1939гг. Это твои прапрабабушка и прапрадедушка.
Я вот о чём подумал сейчас. Мне хотелось бы, чтоб ты не забывала своих родственников, ведь они частичка истории России. Будешь приходить к ним, когда меня не станет? Не подведёшь?
– Не подведу.
Глава XII. Удило.
После февральской революции, в марте 1917-го были возобновлены привилегии Финляндии, утраченные после 1905 года. В сентябре семнадцатого постановлением временного правительства о провозглашении на территории Российской империи республики, была отменена монархия. В Финляндии же определяющим верховную власть оставался закон от 1772 года, утверждавший абсолютизм. В 38 параграфе предусматривающий избрание новой власти, или династии палатой представителей в случае отсутствия претендента, что и было использовано впоследствии.
Временное правительство продолжало считать Финляндию частью России. И 4 (17) сентября 1917 года был назначен новый генерал-губернатор Финляндии Николай Виссарионович Некрасов. Через четыре дня сформирован последний состав Финского сената Сеталя, имевший над собой контроль со стороны временного правительства.
Ни к чему хорошему это не приведёт, был уверен Алекс. Но, словно по инерции продолжал свой служебный путь, отдавая себя флоту, который разрушался на его глазах. И, если в самом Питере, прогнившая насквозь революционными идеями матросня, мало того, что не хотела продолжать войну с Германией, так ещё и не желала покидать насиженные места, попивая чифир в теплых чревах военных кораблей, то здесь в Гельсингфорсе всё обстояло несколько иначе.
Стреляли и резали офицеров. Мало какие из военных кораблей смогли сохранить дисциплину, ведь она держалась прежде всего на заложенной ещё Петром I субординации. И, теперь, когда свершилось самое страшное – октябрьская революция, волнения приутихли. Но, флот уже был не тот
Финский национализм, будучи ещё в самом зародыше, однако уже вселялся в умы революционно настроенных чухонцев, пробиравшихся на военные корабли с агитацией, призывая матросов к дезертирству. Политика местных революционеров не сильно отличалась от той, что проводилась их братьями по идее в Петрограде, имея лишь одну небольшую разницу; финны, в отличие от русских на первое место всегда ставили целостность и единство своей многострадальной Родины, что на протяжении всего своего существования находилась между двух огней – Швеции и России, в итоге найдя защиту под русским флагом.
Теперь же, словно мгновенно ожесточившийся ребёнок, поднимающий кулак на своих родителей, не желая больше терпеть их внимание Финляндия бросала все свои силы на то, чтоб избавится от своих защитников перед Шведами, припоминая мельчайшие обиды, претерпеваемые от своих «родителей» все эти годы воспитания своей государственности.
Но, и как дети, вырвавшиеся из-под опеки взрослых, вынуждены самостоятельно вставать на ноги, в страхе быть раздавлены окружающим миром, так и эта молодая страна с древней историей, расправляла свои «крылья», приобретая независимость.
Ещё несколько месяцев назад, дислоцируясь в Гельсингфорсе, как часть Русской эскадры, вместе со многими другими офицерами считал; следует лишь пережить эти страшные времена и всё наладится. Ещё пригодится Русскому флоту. Но, беспорядки продолжались. Пьяная, давно подсевшая на кокаин, купленный на немецкие деньги, распространяемый за полцены финскими большевиками, необузданная матросская толпа, правила всей, расположенной в Гельсингфорском порту эскадрой. Когда же, к осени, ситуация стала исправляться, всё чаще стал подумывать о том, что оставшись живым не нужен нынешнему флоту. И, теперь, после октябрьской революции, отменившей временное правительство, когда княжество Финское, совсем недавно руководимое Николаем II, являющимся ещё и Великим князем Финским, становилось на глазах независимым государством, понимал; в ближайшее время могли начаться попытки формирования из бывшего императорского, Финского флота. Это уже никак не мог пережить, стоя перед выбором; дезертировать, оставив корабль, или пустить пулю в лоб.
Но, отрёкся уже царь Российский, а значит и присяга ему была не действительна, ведь присягал не только отечеству, но и императору. Отсюда напрашивался вывод; любой из путей одинаково плох. Никогда его предки не меняли своего жизненного пути из-за временных помех. Пусть это и были; смерть Петра I, разрушение флота, отсутствие перспектив на службе, последовавшее после. Прикипел род Курштайн к русскому трону, и, сейчас, когда тот был повергнут не мог отречься от прежней жизни, тая её в своём сердце, словно ребёнок, на всю жизнь запоминающий свою мать такой, какой покинула его в детстве, скоропостижно скончавшись.
Поезд шёл пригородами Гельсингфорса, подъезжая к вокзалу. Знакома была ему эта зависшая в атмосфере, словно перед бурей тревога, ещё с 14 года, когда имел честь принять бой с парой немецких эсминцев, и стареньким минным транспортом. Экипажи, которых неистово, до последней капли крови сражались с вышедшими случайно на них в Балтике, рядом с Монзундским проливом, русскими кораблями. Так же, как и тогда, чувствовал; впереди ждут серьёзные события.
После окончания военно-морского училища, подал рапорт о зачислении на любой из военных кораблей, участвующих в Японской компании 905 года. Попал на крупный крейсер. Хоть и не участвовал в больших сражениях, прослужив гардемарином полгода, ввиду боевых действий, раньше срока получил мичмана. Чудом не был ранен, в отличие от товарищей, вместе с ним подавших подобные его рапорта. Вскоре стал Лейтенантом. После запомнившегося ему сражения у Монзундского пролива дали Капитана. Теперь был уже опытным моряком. Хоть и быстро дослужился до кавторанга, уважали его матросы за чёткость отдачи приказов, прямоту и немногословность, не замечая его немецкой фамилии, или делая вид, что это не имеет никакого значения.
Но, по мере того, как всё больше охватывала изнутри революционная зараза, находили матросы в нём различные недочёты, о коих даже и не подозревал ранее. Но, становилось всё больше их с каждым месяцем. То взгляд свой не так бросит; слишком строго, то замечание не тем тоном произнесёт. Обидчивее стал личный состав, нервнее, будто напрягала его морская служба, которую вынужден был тянуть по неволе.
Александр Яковлевич с детства тянулся на флот. Рассказывал ему отец о Якове, тогда ещё не бароне, а простом рыбацком сыне. Как тот приехал в Россию, да не на обычном корабле – царской яхте. Правда матросом, но с самим Петром I имея честь разговаривать, словно был благородных кровей.
Кто знает, может именно это и послужило основой при выборе карьеры. Но, полюбил море, ещё до того, как впервые оказался вдали от берега. Снилось ему, хоть никогда и не ходил под парусом. Разве только один раз заплыл в вёсельной лодке с другом Вовкой, на даче в Кексгольме далеко от берега. Да и не море это было, а Ладога. Но, пройдя между шхер вышли в большую воду. Подхватила волна, ударил ветер в спины и не понадобился парус. Крепко испугались тогда. Кто знает, может и вынесло бы далеко, если б не яхта.