Часовые Вселенной
Шрифт:
Однако ничего не случилось. Не было даже вспышки. Даже толчка. Онемевшие от ужаса офицеры, секунду назад ожидавшие неминуемой смерти, теперь смотрели на Рикарского ничего не понимающими глазами.
— Прекратить огонь! Максимальная скорость на тяге! Курс двенадцать радиант сорок!
Рикарский отдал свой запоздавший приказ, пытаясь вывести флагман из-под беспорядочного обстрела своих собственных кораблей, но опоздал…
Два попадания в кормовой отсек лишили звездолет основной тяги. Потеряв возможность разогнаться до переходной скорости, они оказались отрезанными от дома.
Разобравшись
Огненный ад кончился. Космос вокруг них был девственно чист, если не считать обгоревших обломков их собственных кораблей.
— Мы сражались с призраками, с фантомами, с зеркальным изображением наших собственных рейдеров! — В голосе Рикарского слышались почти рыдания. Но он жалел не тысячи погибших ни в чем не повинных людей, он оплакивал и проклинал только собственную судьбу.
— Но как же радары, сэр! Их экраны зафиксировали десятки вражеских кораблей.
— Они ничего не фиксировали. Экраны радаров видели люди. Это фантомы. Они были только в наших мозгах. Уходим отсюда. Эта проклятая планета убивает всех, кто к ней приближается, даже на расстоянии…
— Но наши рейдеры…
— Они наверняка давно погибли. И в любом случае это теперь неважно! Выполняйте приказ!
Глава 36
Лагур проснулся слишком рано. Солнце еще не взошло, хотя неестественный синеватый свет рассвета уже пробивался сквозь листья гролы, покрывавшие крышу его хижины.
Он лежал на неудобном жестком ложе. Все его тело затекло от холода, впрочем, не только тело… Мысли тоже вращались в непривычном замедленном темпе. Они были отрывочны, эпизодичны и почти не связаны друг с другом.
Ко всему прочему его все время подводила память. Он помнил, что сегодня двадцать третье апреля и что вчера тоже было двадцать третье апреля. Еще он помнил собственное имя: Л агур. Впрочем, в том, что это имя принадлежит именно ему, он почему-то сомневался.
Он знал, что должен встать и, несмотря на царящий в хижине утренний холод, собраться на охоту.
Голод уже безжалостно терзал его внутренности. Но он начисто забыл, как здесь охотятся, какое нужно для этого оружие, как выглядят животные, которых он должен использовать в качестве своей добычи. Он не знал даже, куда именно следует идти на охоту.
Голова болела так, словно ее зажали в гигантские тиски, и чем больше он пытался разобраться в своем положении, тем сильнее становилась боль.
Тогда он уцепился за самую простенькую мысль, только что мелькнувшую в его сознании.
Он подумал, как здесь охотятся, и это словечко «здесь» словно провело невидимую черту, отделившую его от наружного мира.
Возможно, он ему не принадлежит. Или принадлежит, но не полностью. Вставать все-таки придется… Лагур медленно приподнялся, затем сел и осмотрел свою хижину так, словно видел ее впервые. Ему подумалось, что это может соответствовать истине. Он не помнил ни этой циновки у двери, ни убогих непрочных стен, сплетенных из побегов незнакомых ему лиан.
В углу, над дверью, занавешенной еще одной циновкой, он заметил странное приспособление в виде согнутой
Прежде чем окончательно расстаться с постелью, Лагур успел дважды пересчитать эти палочки, и ни разу в его памяти не мелькнуло ни одного знакомого слова. Он не знал, как называются эти штуки, и не помнил, для чего они служат.
Поднявшись наконец с койки, он стал натягивать меховую куртку и вдруг обнаружил под своей рубашкой непонятный плоский предмет. Он висел у него на шее на тонкой, но прочной цепочке. Лагур достал серебристый овал и зачарованно уставился на него. Он никогда не видел ничего подобного. Крупные прозрачные камни, отшлифованные заподлицо с поверхностью овала, казались окнами в неведомый сверкающий мир огня. Красные, голубые, зеленые… Каждый камень имел свой собственный цвет и свой собственный внутренний огонь. Чем дольше всматривался Лагур в переливы этих цветных огней, тем нереальней казался ему окружавший его внешний мир, а в памяти постепенно вставала туманная картина совершенно иного мира.
В том мире с ним происходили какие-то очень важные события, и в том мире время имело совершенно особую цену… Память возвращалась к нему отрывочными неясными эпизодами. Но теперь, по крайней мере, он понял причину, по которой память сыграла с ним такую подлую шутку.
Напротив своей койки, на деревянной грубо вытесанной скамейке, он обнаружил кувшин с растительным соком. Лагур с подозрением понюхал его и осторожно слизнул с ладони каплю.
Вкус жидкости показался ему знакомым, а этот запах… Он уже ощущал его однажды, и это было… Да, это было именно двадцать третьего апреля. Похоже, с той минуты, как он попробовал сок Кафы, время остановилось…
Странные мысли приходят к нему в голову только по утрам, на голодный желудок, и всегда сопровождаются сильными приступами боли. Он не знал, как от них избавиться. Наверно, самым простым способом было бы прекратить вспоминать и Думать вообще, но этого он не мог себе позволить. Краешком сознания, очищенного огнем Талисмана, Лагур понимал, что с ним произошло нечто Необычное и что, если он хочет выбраться из трясины полного отупения, он должен продолжать сопротивляться.
Для начала необходимо побороть неожиданный приступ жажды и неудержимое желание осушить кувшин до самого дна.
Выкопав в земляном полу хижины небольшую ямку, он вылил в нее содержимое кувшина и аккуратно заровнял поверхность. Сейчас, когда кувшин был пуст, жажда усилилась еще больше. Если в течение дня ему не удастся найти воду, пригодную для питья, эта маленькая победа над собой превратится в поражение.
Прежде чем выйти из хижины, он тщательно спрятал огненную вещицу, согревавшую его своим внутренним теплом, под рубашку и разровнял куртку. Странно, что до сих пор у него не обнаружили и не отобрали эту замечательную вещь. Он не сомневался, что лишится ее, как только людям, поджидавшим его снаружи, станет известно о его сокровище.