Часть той силы
Шрифт:
Как это произойдет, неважно: может быть, он обварится кипятком, съест ядовитый гриб или попадет под машину. Может быть, его убьют местные сявки, мнящие себя бдительными мафиози. Может быть, его убьет тот, кто выходит из подвала. Как бы то ни было, а конец близится. Столетняя трагедия шла именно к этому финалу. Очень логичному и красивому завершению.
От стараний Ложкина, как и от его невиновности здесь мало что зависело: умершие младенцы были еще более невинны, чем он. Тогда на что он надеется, оставаясь
Войдя во двор, Ложкин остановился. В самом деле, на что он надеется? Ведь он обречен, как теленок на бойне. Если он удерет, это отсрочит развязку, а если останется здесь…
– А ведь удрать-то мне не дадут, – сказал он тихо сам себе. – Если я все понял правильно, то ловушка захлопнулась. Боже мой, ЭТО меня не выпустит отсюда. Мне отсюда не уйти.
19. Уйти…
Уйти или не уйти, вот в чем был вопрос. Хотя бы попробовать. Жить-то всем хочется. Одно дело – несколько драчливых местных дурачков, более или менее опасных, а совсем другое – все то, что творится сейчас. Войдя в дом, он первым делом принялся листать тонкий журнал местного телефонного справочника. Потом позвонил на вокзал.
– На сегодня билетов в Москву нет, – ответил сонный женский голос.
– А в Воронеж? – наугад спросил Ложкин.
– Билетов нет никуда. В связи с перестройкой железнодорожного узла поезда в Еламово пока останавливаться не будут.
– Но это бред! – возмутился Ложкин. – Этого не может быть! Я хочу уехать отсюда!
– Обратитесь в справочную автовокзала.
Он обратился. Единственный автовокзал в городе не работал, по причине сезонных полевых работ: все автобусы перевозили работников в поле и обратно.
Конечно, существовали и другие способы убраться из городка, на автобусах и поездах свет клином не сошелся. В сарае стоял мотоцикл и два хороших горных байка, в рабочем состоянии. Допустим. Допустим, что мотоцикл может и не поехать, но что может произойти с велосипедом?
Да все, что угодно. Ложкин чувствовал, что та сила, которая противостоит ему сейчас, легко расправится и с велосипедом, и с чем угодно другим. Если уж она сумела отрезать от мира целый город с пятнадцатью тысячами населения, и это в начале двадцать первого века, она не проколется на мелочах.
Вдруг он успокоился. Он останется здесь и будет драться. Драться за себя и за свой род, за всех нерожденных, которые придут за ним. Мужчина он или нет? К конце концов, что такое смерть? Всего лишь разрушение иллюзий, как сказал дед. Тридцать три года он надеялся найти в жизни что-то такое, ради чего стоит жить – и вот, так ничего и не нашел. Разве что это мгновение, этот первый солнечный луч, вошедший в окно, проколовший сумрак, свист стрижей на улице, дальний крик петуха, тяжесть в голове, боль пореза на босой ноге и капля чего-то иррационального, прочно
Телефон звонил долго, прежде чем он решился протянуть руку к трубке. Он ожидал чего угодно: угроз, требований, но не этого. Чистый, приятный женский голос произносил слова с закругленными интонациями.
– Нет, что ты, – ответил Ложкин, – я уже давно не сплю.
– У нас ведь почти деревня, – говорила Валя, – мы привыкли вставать рано.
Он вспомнил женщину, с которой говорил у магазина, ту самую, что когда-то была влюблена в него. Он запомнил ее так хорошо, что легко мог бы нарисовать сейчас ее портрет – по памяти и по голосу. Такой голос не забывается.
– Я хочу извиниться за брата, – сказала Валя.
– За брата? – удивился Ложкин.
– А, так ты не знаешь? Он мой брат. Тот человек, который вломился к тебе.
– Он был не один.
– Он был высокий и самый сильный из них. Они его называют Бес. Просто потому, что наша фамилия Бессоновы. Я понимаю, что они вошли без приглашения, сорвали замок, избили тебя, все это попадает под статью. Или даже под несколько. Но ты должен понять.
– Я должен понять? Может быть, еще пойти и пожать им передние лапы, а потом пригласить в дом?
– Он очень болен, – сказала Валя.
– Выглядел он здоровым, как слон.
– Он психически болен. Шесть лет назад у него была тяжелая травма головы, после которой он едва выжил. У него до сих пор на голове огромный шрам. С тех пор он не может себя нормально вести. Я поговорила с ним, и он согласился к тебе пока не приставать. Но ты тоже не должен затевать скандала по поводу… По поводу того, что случилось.
– Пока не приставать? – возмутился Ложкин. – Сколько времени будет длиться это твое "пока"?
– Я ничего не могу гарантировать. Он очень больной человек и не может контролировать себя. Он хочет, но не может. Я живу с этим уже шесть лет. Это на самом деле очень трудно. Внутри он хороший, но может сделать все, что угодно.
– Все?
– Абсолютно все. Он мог тебя даже убить, и я очень рада, что этого не случилось. Ты понимаешь?
– Я понимаю, – сказал Ложкин.
– Так что же? Мы договорились, что ничего не было, правильно?
– Мне страшно.
– Ты боишься его?
– Нет, не его.
– Тогда это не телефонный разговор, – сказала она. – Если хочешь, я сейчас приду. Мне идти всего-то пять минут. Подожди меня. Я не прощаюсь.
Она повесила трубку.
Ложкин прошел в спальню и осмотрелся. Стулья и стол были перевернуты, бумаги рассыпаны по полу, ночник разбит. Он ощутил отчетливую иглу жути, вошедшую где-то между сердцем и желудком, когда вспомнил свой вчерашний побег. Но было и еще что-то, что-то определенно очень важное, что необходимо вспомнить…