Часть той силы
Шрифт:
– Он более чем опасен, – оптимистично ответил Собеседник.
– Смертельно опасен?
– Более чем смертельно.
– Он высасывает кровь?
– Не только кровь, любые питательные вещества. Поэтому человек быстро худеет. Вот вы, например. Но человек не умирает, потому что организм перестраивается в сторону большей жизнеспособности. Например, увеличивается сила мышц, сопротивляемость болезням, замедляется старение.
– Что в этом плохого?
– Сморв управляет вами. Он может заставить вас сделать все, что угодно. В его слюне содержится агент, который усиливает вашу внушаемость тысячекратно. Со временем человек становится рабом сморва, он превращается в точную и надежную машину для охоты за другими людьми. Когда
– Это не все? – удивился Ложкин.
– Далеко не все. Мертвого сморва или просто его жало можно использовать для контроля за психикой человека и для перенастройки этой психики.
– Какой перенастройки?
– В принципе, любой, – ответил Собеседник, – но создание тонких настроек требует умения и мастерства. Легче всего пересадить человеку агрессию, подчиняемость, усилить биологические инстинкты. Мертвый сморв это удобный инструмент для превращения человека в хорошего исполнителя или хорошего раба. К сожалению, при такой настройке психика часто повреждается, необратимо повреждается.
– И последний вопрос, – сказал Ложкин. – Почему сморв оказался в моем доме?
– Я ведь уже объяснял. Это существо обладает силой внушения. Когда вы его видите, вам хочется его взять и принести в свой дом. Хочется согреть и покормить.
– Сломанное крыло?
– Не было сломанного крыла, – ответил Собеседник, – это было лишь внушением.
– А я думал, клопы.
– Простите, я вас не понял?
– Я думал, что меня кусали клопы.
– Не хочу показаться невежливым, но сейчас ночь, – сказал Собеседник. – Прошу вас, закройте меня тряпкой, я очень хочу спать. Только вначале отряхните тряпку от пыли.
Ложкин вспомнил деда. Подарить жало сморва и утверждать, что это безопасный стимулятор, – это в его стиле. Это, мягко говоря, нечестно, но дед никогда не отличался честностью. Старый негодяй меня использовал, – думал Ложкин. – Он что-то внушил мне. Какую-то программу действий. Но что именно он заставил меня сделать? Хорошо еще, если он просто хотел проконтролировать мой приезд сюда. Вряд ли. Для этого не стоило так стараться. Тогда что еще? Он хотел вернуться, и ему требовалась моя помощь. Но он ведь не сказал, какая помощь, он просто спокойно умер, уверенный, что я все сделаю лучшим образом! Вот, марионетка Андрей Ложкин, вот что ты должен сделать – вернуть этого прохвоста к жизни. Ты даже не знаешь, как ты это сделаешь, но ты это сделаешь, потому что тебя так запрограммировали.
И дед вернется. Он снова станет хозяином здесь, а ты не будешь нужен. Весь этот странный мир, который ты так быстро привык считать своей собственностью, он на самом деле чужой, он принадлежит другому. И настоящий хозяин скоро придет. Теперь понятно, почему от меня стараются избавиться. Я – ничто. Я не представляю опасности. Опасен и силен лишь тот, кто придет за мной. Но если меня убрать, то не сможет вернуться и хозяин.
Все это было достаточно плохо, но просто сидеть и сокрушаться времени не было. Оставалось всего два дня, за которые Ложкин просто обязан был обеспечить себе защиту. Теперь он мог это сделать. Теперь он знал, как это сделать.
25. Сделать…
Сделать эту штуку было не так уж и просто. Работа оказалась объемной и тяжелой. Тяжелой уже потому, что для фигуры Защитника требовалось больше трехсот килограмм глины. На всякий случай, почти четыре центнера. Все это надо было принести из подвала на своей спине. В одной из комнат первого этажа (скорее, в пристройке) у деда была оборудована дополнительная мастерская с хорошим освещением и транспортером – для передвижения тяжелой модели к большой печи для обжига. Ложкин надеялся, что обжиг не понадобится, потому что в большинстве случаев фигуры оживали сразу же после того, как были завершены во влажной глине. Но кто знает, что будет на этот раз. Возможно, что фигура Защитника будет изготовлена неправильно или просто не оживет. Тогда придется делать новую, а это будет мучительно и долго.
В идеальном варианте, Защитника следовало лепить с натуры. Поэтому Ложкин вышел в город и даже проехал несколько остановок к центру, чтобы купить нужные журналы с фотографиями культуристов, суперменов и просто железных мужчин с большими кулаками. Фотографий было много, но ни одна из них Ложкину не понравилась. Культуристы сразу же отпали. Появление человека шириной с двухстворчатый шкаф и с американской улыбкой до ушей в захолустном городке было бы событием более чем странным. Всяческие вояки, обвешанные амуницией, тоже не годились, ибо сразу же после своего появления на свет они бы перебили массу народа, включая, может быть, самого Ложкина. Все остальные были слишком тупы, слишком самоуверенны, слишком наглы, слишком богаты, слишком породисты для той работы, которая от них требовалась. Подсказку дала песня.
Ложкин включил радио и услышал мотив, надоевший ему еще в детстве: "Все пройдет, и печаль и радость…" Последний раз эту песню он слышал, будучи в студенческом отряде, который занимался выкапыванием моркови на чудовищно грязных бескрайних полях Черноземья. Ложкин тогда учился на первом курсе, то есть, был в два раза моложе, чем сейчас. Он вдруг вспомнил тот самый вечер, когда познакомился с… – с кем? Как ни странно, но в его памяти образовался четко очерченный провал.
Он даже потряс головой, но это не помогло. Как каждый настоящий скульптор, Ложкин имел отличную, почти фотографическую зрительную память, особенно хороша была его память на лица, позы и фигуры. Он никогда не забывал человека, увиденного однажды, если этот человек был хоть чем-то интересен. Неплохо запоминал Ложкин звуки и запахи, и очень плохо – слова. Но сейчас в его памяти был пробел, такой четкий и определенный, как будто некоторого человека старательно стерли резинкой. Или вырезали бритвой. Все сохранилось – исчез лишь человек. Это ужасно раздражало. Этого никогда с ним не случалось, это было просто невозможным. Человек вырезан из памяти, как кадр из киноленты.
С кем же он познакомился в тот вечер? Кажется, это была девушка. Скорее всего так, а может быть, нет. Что там было еще? Самодеятельный бард спел песню Окуджавы, а потом огромный детина деревенской наружности взял гитару, и прозвучало: "Все пройдет, и печаль и радость…" Как же его звали? Неважно, как его звали, важно, что он был двух метров росту, а что касается остального, то ничем не выделялся. К девчонкам приставал немилосердно, впрочем, они сами его поощряли. Он будет нормальной моделью, с которой можно лепить Защитника. Все пройдет – боже мой, а ведь и в самом деле, все прошло, от того времени не осталось ни друзей, ни сколько-нибудь теплых воспоминаний. Да и сам Андрей Ложкин, веселый как щенок, стал другим, – надежным и благоразумным, как сборник пословиц. И ты, безымянный певец без царя в голове, щупавший каждую юбку, ты тоже умер, став другим – умеренно выпивающим отцом семейства, например. Куда ты несешься, жизнь? Почему семнадцать лет кажутся мигом? Боже мой.
Итак, натура для Защитника была найдена. Ложкин отлично помнил внешность двухметрового певца, и внешность эта ему подходила. Но что было делать с пробелом в памяти? Есть ли какие-то зацепки? Кто это может быть, и почему этот человек стерт? Это явно не студент, потому что я могу вспомнить каждого со своего курса, – думал Ложкин. – Я чувствую, что человек был молод и, возможно женского пола. Девушка. Как можно забыть девушку, с которой знакомишься? Можно забыть имя или даже цвет волос, но всегда ведь остается этакое плотное желтое облако эмоционального тепла… Стоп! Эмоциональное облако сохранилось, но имело другой цвет – оно было темно-серым. Что это значит?