Часть той силы
Шрифт:
– Откуда ты знаешь?
– Слухами земля полнится, – ответила Валя. – Пойду на кухню, заварю чай. На тебя делать?
– Нет.
– Я делаю по собственному рецепту. Мне нужна большая металлическая кружка. У тебя есть такая?
– Кажется, стояла на полке.
– Ты точно не хочешь?
– Нет.
Он посидел минуту, задумавшись, прислушиваясь к объемной тишине дома с вкраплениями женских шагов, звуков соприкосновения стекла и металла, а потом пошел к ней. Когда он вошел на кухню, то увидел, что Валя снимает с плиты литровую металлическую кружку с кипящей водой. Кружка была без ручки, и Валя просто обхватила
Ложкин, как завороженный следил за тем, как она голой рукой несет полную кружку кипятка. Она подняла на него глаза и, заметив его взгляд, перестала улыбаться.
– Что-то случилось? – спросила она.
– Кружка.
– Что кружка?
– Ты несешь железную кружку голой рукой.
– Она совсем не горячая.
– Я видел, как эта вода только что кипела.
– Тебе показалось, – ответила Валя. Сейчас в ее глазах был страх. Или ему показалось?
Ложкин протянул руку к кружке.
– Если она не горячая, – сказал он, – то я не обожгу руку тоже.
– Не трогай!
– Почему?
Он коснулся кружки и почувствовал ожег. Ее рука дернулась, и несколько капель кипятка брызнули ему на запястье. Он резко отдернул руку, Валя выронила кружку, и весь кипяток вылился ей на голые ноги, слегка намочив платье.
– Ты не обжегся? – спросила она.
– Совсем немного, – ответил Ложкин. – А ты?
– Я ничего. Нужно вытереть пол. Я сейчас принесу тряпку.
– Что с твоими ногами?
– А что с моими ногами? Ничего.
– И я о том же, – сказал Ложкин. – На голые ноги вылили литр кипятка, а они даже не покраснели.
– Вода была совсем не горячая!
– Не горячая? Посмотри, у меня на пальце волдырь! Это ты называешь не горячая?
– Что ты хочешь сказать? – спросила Валя.
– Я хочу сказать, что с людьми такого не случается. Если кожа не чувствительна к кипятку, это не человеческая кожа. Почему ты молчишь? Я прав? Не человеческая кожа!
Вот и все, – подумал он, – тебя, глупого, обманули еще раз. Чего ты ждал от нее? Того же, что и от любой другой: в каждых женских глазах есть тихое обещание стать единственной, самой лучшей, женщины обещают, сами не зная этого и даже не желая. На самом деле это ложь, как и все, что делают женщины; женщины сами есть универсальная форма лжи, спрессованная в форму человеческого тела – так же, как жуткая энергия может быть спрессована в маленький кусочек массы. Но здесь даже эта ложь возведена в квадрат – это тело не человеческое тело, и эта женщина не человек, а всего лишь…
– Уверяю тебя, я не глиняная баба, вроде твоего Защитника, – тихо сказала она, – я настоящая женщина из плоти и крови. Меня не лепили и не строили, меня родили папа с мамой в ночь любви – так же, как и тебя. Я та самая девчонка, которая мечтала о тебе столько лет назад. Которую ты даже не замечал. Просто с того времени многое изменилось. Коснись моей руки, и ты поймешь, что она настоящая. Ну не стесняйся, это всего лишь рука… Зачем ты это делаешь?
– Что делаю?
– Ты гладишь мою руку. Не останавливайся, это очень приятно.
– У тебя мокрое платье, – сказал он, – совсем мокрое. А ночью холодно.
Он сразу понял, что сказал ерунду, потому что ночи последних дней были жаркими; она тоже поняла, что он сказал ерунду, и что сам понял это.
– Значит, его надо снять, – сказала она о платье. – Помоги мне расстегнуть застежку сзади… О, у тебя сразу получилось. Говорит о большом опыте, да?
– Какой там опыт. Просто я был женат.
Она освободилась от платья и села ему на колени. Сейчас на ней были только узкие черные трусики.
– Разве я похожа на фальшивку? – спросила она. – Погладь здесь, еще немного.
– Мне кажется, что ты хочешь меня использовать.
– Как? Как я могу тебя использовать? Конечно, я попрошу тебя, чтобы ты увез меня отсюда.
– Ты уже попросила.
– Да, но я же не Б какое-то, чтобы ради этого с тобой переспать. И ты бы перестал себя уважать, если бы согласился только из-за секса.
– Так в чем же дело?
– Разве можно объяснить в чем дело? Секс ведь сам по себе не имеет значения, он заложен в наших телах на уровне химических реакций, в нем нет тайны, а есть лишь валентности и молекулярные связи. Важно другое: любовь, доверие, ответственность, забота. В этом тайна. Не стесняйся, смотри мне в глаза, это берет меня за душу, честное пионерское. Ты вылепил для себя Защитника, тебе теперь легче жить, а кто защитит меня? Я сейчас как котенок, выброшенный на улицу. Ты меня защитишь? Ты будешь моим защитником?..
– Сколько у тебя было мужчин?
– Семь. Считая тебя. С каждым последующим тайны становилось меньше. Это как постепенный переход из сада в пустыню. Ты идешь и ждешь, что увидишь оазис. А видишь лишь миражи. Ты будешь моим лучшим миражом, ладно?
– Тебе надо стихи писать.
– Да куда мне: всего-то образования – машиностроительный техникум. Женские стихи – всего лишь самолюбование. Или самоедство. Я до этого не опущусь.
– Только не притворяйся простушкой, – сказал Ложкин. – Мы необразованные, мы университетов не кончали, мы в жизни и книжки не прочли. Я ведь вижу, что это все не так, это только поза, правильно? Как бы ты ни притворялась, ты никогда не сможешь изобразить ту улыбку счастливой ослицы, которая приклеена к губам каждой второй деревенской девчонки, – и каждой третьей городской.
Ложкин поднялся и взял ее на руки. Он нес ее без малейшего напряжения.
– Ты очень сильный, – сказала Валя. – Куда ты меня несешь? Надеюсь, ты не собираешься выбросить меня из окна?
– А что, стоит попробовать?
Она прильнула головой к его плечу.
– На самом деле, это было бы лучше всего – для тебя. Нет, не стоит. Просто мне страшно и одиноко. И ты единственный нормальный человек, которого я знаю. Я пропаду, если ты мне не поможешь, понимаешь, я обязательно пропаду. Я еще молода, но натерпелась столько, что хватит на три с половиной жизни. А я еще хочу жить. И любить. И ты еще ни разу не поцеловал меня в губы… Видишь, они настоящие. Ты больше не сомневаешься?
– Нет.
– Я не дам тебе повода.
Он положил ее на спину и сам сел рядом, глядя на ее почти невидимое в темноте лицо.
– Я тебя совсем не вижу, – сказала она, – лишь черный контур на фоне яркой двери, нет, не нужно включать свет. Жаль, что не видно луны. У тебя нет какого-нибудь захудалого ночника или тускленькой настольной лампы?
– Ночник разбили – эти, – сказал он, – которые приходили.
– Понятно. Тогда хватит сидеть так; мне одиноко, когда я не вижу твоих глаз. Просто иди ко мне. Скорее. Летние ночи короткие, я не хочу знать и видеть то, что будет утром.