Частная школа

Шолохова Елена

Когда, казалось, худшего не миновать, внезапно всё прекратилось. Растрёпанная, побитая, в изодранном платье она, оцепенев от ужаса, взирала, как здоровенный верзила, водитель хозяина особняка, пинал корчащегося на земле бригадира. А рядом с презрением наблюдал за происходящим сам хозяин. По счастливой случайности он в тот вечер проезжал мимо коттеджного посёлка и решил посмотреть, как идёт строительство его будущего дома.

После этого случая бригадир в сторону Агаты даже не дышал. А ещё спустя неделю хозяин предложил ей поработать у него. А именно — заниматься уборкой в его городской квартире в Ростове.

— Вчера

уволил девушку. Жена настояла. Она уверена, что та надевала её платья и вообще… — он невесело усмехнулся и повторил: — Мда, и вообще. Третья домработница за полгода… моей жене трудно угодить.

Но Агата умудрилась поладить и с супругой хозяина, и с его дочерью-подростком, которую даже родители считали несносной.

Вместе с ними Агата переехала в их новый дом. Не хотела сначала, отказывалась — слишком много горестных воспоминаний было связано с тем местом. Но они уговорили. Хозяин всегда умел убеждать. И тогда, и позже…

Впрочем, она не пожалела об этом. Ей нравилось работать у Радзиевских, жить их радостями и трудностями. И развод хозяина с женой переживала почти так же тяжело, как он сам и их дочь.

Эта чужая жизнь отвлекала от собственной потери и заполняла пустоту, оставшуюся после смерти Йона. Да и просто привязалась она к ним за семь лет, что проработала у Радзиевских.

Оттого очень тяжело было потом уходить, болезненно и горько. И по своей воле ни за что бы она не ушла, но ей велели не просто покинуть дом, но и уехать из города. Как можно дальше. Уехать и никогда не возвращаться. Никогда не напоминать о себе. И самой забыть, что когда-то у них работала. Всё забыть. Вычеркнуть эти семь лет, будто их и не было.

Хозяин щедро заплатил тогда, хотел искупить деньгами свою жестокость.

Агата до сих пор с горечью вспоминала то дождливое осеннее утро, когда водитель хозяина, бесчувственный Голем, отвёз на вокзал её и новорождённого Эрика. Сам хозяин не вышел даже попрощаться, словно спрятался в огромном особняке от надсадного плача младенца. За малыша было обиднее всего — уж он-то ни в чём не виноват…

А может, и хорошо, что господин Радзиевский не вышел — после такого она и не хотела смотреть в его холодные глаза, настолько велико было её разочарование.

Агата уехала за тысячи километров и сдержала своё слово: не вернулась, ни разу о себе не напомнила, никому ничего не рассказала. Даже Эрику. Он вырос, думая, что его отец — Йон Маринеску, который погиб ещё до его рождения. Да она и сама за эти семнадцать с лишним лет почти забыла Радзиевских. Точнее, не так, не забыла, конечно, но научилась не думать и не вспоминать.

А вот теперь, когда все кругом будто ополчились против её мальчика, вспомнила.

Да, ей велено никогда их не тревожить, и она бы не стала, ни за что бы не стала, если б не обстоятельства… Если бы могла хоть как-то повлиять на ситуацию. И видит Бог, она сделала всё, что было в её силах: влезла в долги, писала в разные инстанции, оббивала пороги, даже ходила к отцу Шулепова тайком от Эрика. Ломая себя, унижалась, умоляла, обещала денег, лишь бы дело закрыли. Он же разговаривал с ней как со швалью, брезгливо кривя верхнюю губу: в колонии ему место или в дурке… раньше надо было думать, когда оставила своего ублюдка… наплодят отбросов, а потом ходят тут на жалость давят… гроши свои суют…

И когда

адвокат заявил: "Лучшее, что здесь можно сделать — это признать всю вину и раскаяться в суде, попросить прощения у пострадавшего", Агата осознала чётко: это конец. Её упрямый Эрик никогда этого не сделает.

— Так уговорите его! — настаивал адвокат. — Он же должен понимать, что в этом случае приговор будет гораздо мягче. Дадут меньше и потом можно по УДО выйти.

Она лишь качала головой. Адвокат ещё долго разглагольствовал, но она уже слушала его вполуха. Тогда и пронзила мысль: Радзиевские… Откуда-то взялась необъяснимая уверенность: если кто и сможет остановить эту махину и помочь мальчику, то только они.

Правда, как с ними связаться — она понятия не имела. Вдруг они вообще из страны уехали? Она не следила за ними, запрещала себе даже интересоваться судьбой их семьи, потому и не знала о них ничего.

Но оказалось, из страны они не уезжали, только перебрались в столицу, где господин Радзиевский занимал теперь очень высокий пост.

Агата на удачу позвонила в его приёмную, попросила соединить с ним, но ожидаемо услышала равнодушный отказ. Еле удалось упросить девушку передать ему личное сообщение. Впрочем, одними просьбами она бы ничего не добилась от этой вышколенной куклы с бесстрастным, словно механическим, голосом.

Тогда стыдясь своих слов, Агата пригрозила:

— Послушайте, девушка, у меня к нему чрезвычайно важное личное дело. Если я сегодня не смогу обсудить его с господином Радзиевским, то мне придётся обсудить это с кем-нибудь другим. И уверяю вас, ему это очень не понравится. И крайней окажетесь вы. Потому что могли предотвратить огласку, но не стали.

— Это шантаж?

— Это предупреждение. Так что найдите способ передать ему мой номер телефона. И скажите, что Агата Маринеску очень желает поговорить с ним по поводу Эрика. Это всё.

— Я постараюсь, — сухо сказала девушка, — но ничего обещать не могу. Господин Радзиевский всегда очень занят. К нему нельзя просто подойти и… Но я постараюсь.

А дальше потянулись часы ожидания. Позвонит или не позвонит? А если нет, то что делать? Как далеко она готова пойти, чтобы спасти сына? Сможет ли преступить черту и нарушить данное когда-то обещание молчать? Хоть бы он позвонил!

К ночи она отчаялась ждать. Знать бы, ему не передали её слова или он не пожелал разговаривать? Впрочем, какая разница. Важно лишь то, что единственная возможность выпутаться из этой ужасной истории оказалась иллюзией.

Звонок раздался глубокой ночью, когда она и не ждала уже. Агата, вздрогнув, вскочила с кровати. Сердце в волнении затрепетало в груди. Неужели?..

Рука её заметно дрожала, когда она потянулась за телефоном. Чудом не выронила его. И невольно задержала дыхание прежде, чем принять вызов.

— Да? — спросила глухо, горло вдруг перехватило. Сама опасливо покосилась на дверь — в соседней комнате спал Эрик. Но, кажется, звонок его не разбудил.

Звонившего она узнала не сразу. Голос на том конце показался одновременно чужим и знакомым. И тут же шквалом нахлынули воспоминания, горькие, радостные, всякие. От эмоций защемило в груди. Так хотелось спросить, как они там жили эти восемнадцать без малого лет, но Агата понимала — нельзя терять время на сантименты. Поэтому сглотнув острый ком, торопливо и сбивчиво произнесла: