Частные уроки. Любвеобильный роман
Шрифт:
В жизни каждого есть сновидения, которые не уходят из памяти.
Ася ждала меня в Герцлии на автовокзале.
Вокруг толпилась стайка молодых людей, юношей и девушек, похожих друг на друга, — смуглые лица, черные прямые волосы, — уже издали я различил из окна автобуса Асину седину. Это были филиппинцы, обычный тогда обслуживающий персонал гнездящихся возле Герцлии вилл иностранных посольств.
«Обидно, но я не могу тебя сегодня позвать к себе, — сказала Ася. — Из армии приехал сын, всего на сутки. С ним подруга. Не хочется мешать. Да они и по-русски не говорят».
Я, признаться, не знал, огорчен я или обрадован этим обстоятельством.
«Ну,
«Уехал, уехал. Работал там бухгалтером в управлении сельского хозяйства, А когда произошли события на китайской границе, ужасно перепугался и возвратился обратно в Ригу. Да его уже и нет давно. Совсем нет».
Филиппинцы шустро, как птицы, заполнили автобус, он тронулся в обратный путь.
«Посидим в кафе? — предложила Ася. — По крайней мере что-то новое: мы с тобой ни разу не были в кафе».
«Да, с тобой я только целовался, — по глупой привычке я выруливал беседу в ненужно опасном направлении. — Пиво я пил с другой женщиной, даже помню, как ее зовут».
Мы свернули в первое попавшееся заведение и, не мудрствуя, заказали пиццу.
«Хороший у тебя сын?» — спросил я. Глупее вопрос придумать было трудно.
«Замечательный. Преподает в школе математику, физику.Отважный турист . Он живет в Бер-Шеве, совсем на юге, а служит здесь. Мелуим — слыхал, может быть? Каждый резервист должен в определенные сроки отслужить несколько месяцев».
«Но если есть сын, значит должен быть и отец?» — в эти минуты я с непонятным упорством будто сдавал зачет по выявлению собственной глупости.
«Отца нет...»
Ася была непостижимо терпелива.
Она помедлила и прибавила: «Совсем».
Но я уже по ее лицу знал, что она скажет это.
Она задумалась, будто припоминая что-то, и прибавила еще: «Тут — недолго».
Красивый парень за стойкой, похожий на какого-то известного киноартиста времен итальянского неореализма, ловко перекидывал с ладони на ладонь комок теста, разминая и утончая его. За его спиной краснел растопленный очаг.
Наша пицца была между тем готова. Такой вкусной пиццы мне, кажется, пробовать еще не приходилось. Ася, впрочем, почти не ела — так, лениво вытаскивала иногда вилкой какой-нибудь фрагмент начинки.
«Аня живет в Риге, — рассказывала она. — Мы разошлись совсем. Не то что поссорились. Просто тридцать лет для разлуки очень большой срок. Тем более, что я живу в Израиле, — здесь свои, ни на чьи не похожие проблемы, здесь у людей иной, чем где-нибудь, опыт жизни... А вот сын ее — помнишь, этот малыш, Давид? — он в Штатах, солидный господин, биохимик, будущий нобелевский лауреат...»
Когда я разделался с пиццей, Ася предложила:
«Пойдем, прогуляемся вдоль моря. Смешно: там, на Взморье, мы ведь и у моря ни разу вместе не были...»
Я, как это часто бывало со мной, вновь увидел медленно светлеющий прямоугольник окна, темные стволы сосен, сияющие глаза совсем рядом с моим лицом, кофточку, белеющую в сумраке комнаты... «Ася, — сказал я и взял ее руки в свои, — была долгая жизнь и в ней много всякого. Но иногда мне кажется, что всю жизнь я любил только тебя»...
Потом мы шли вдоль моря по безлюдному в этот ранний весенний день пляжу. Было пасмурно и прохладно. В море патрулировали военные катера. Мы оживленно беседовали, то и дело возвращаясь в прошлое: настоящее, как истлевшая ткань под руками, расползалось в беседе, прошлое было крепче, за него можно было держаться. Мы шли пустынным берегом, и мне всё явственнее казалось, что когда-то я всё это видел. Это серое море по левую сторону, и померкший от хмурости дня песок под ногами, и справа обрывистый берег, плывущие над ним белые кубы домов. Я вдруг понял, что очутился в пространстве давнего сна про Луку и Клеопу, и рассказал его Асе. «Тут всюду библейские ассоциации», — отозвалась она, не вслушавшись. Но я-то знал, что уже был здесь однажды. «Нет, нет, я помню, — заторопился я. — Где-то справа должна появиться песчаная гора». Ася взглянула на меня с веселым удивлением, и мы прибавили ходу. Вскоре и в самом деле впереди возникло нечто похожее на песчаную гору. «Ну, если ты меня не обманываешь и ничего не знал заранее, тогда — остановись прохожий! Перед тобой владения самого свободного человека Израиля».
Самым свободным человеком Израиля называли архитектора (забыл его имя), который вот уже пять лет как поселился на морском берегу. Он нашел какой-то особый способ склеивать, цементировать песок и построил здесь огромный замок. Причудливо соединяясь одно с другим, карабкались вверх песчаные крепостные башни и стены, беседки, сооружения в виде кораблей и даже огромный кит, в чреве которого можно выпить чашку кофе и вспомнить Иону-пророка. Сперва городские власти сочли было, что пришелец захватил землю, принадлежащую городу, но, когда песчаное царство обернулось лишней приманкой для туристов, признали его право на существование.
В тот пасмурный день в замке никого не было. Отсутствовал и хозяин: должно быть, отправился за продуктами или за газетами на почту. В его чертогах бродили, скучая, павлины, гуси и куры — коренное население царства (архитектор любил птиц). По крутой лестнице мы поднялись на балкон и смотрели с высоты, как по морю совсем недалеко от берега движутся навстречу друг другу два неприметно серых военных корабля. Что-то хлопнуло рядом, будто кто-то большой ударил в ладони, мы вздрогнули от неожиданности, уж очень тихо было вокруг, — стая белых голубей выпорхнула из голубятни, расположенной где-то у вершины замка. Из-за облаков вдруг выглянуло солнце, его лучи позолотили крылья птиц, кружащих над нами в только им самим понятной веселой суматохе. «Ну, вот мы и у моря», — сказала Ася и повернулась ко мне. Я прижал к себе маленькое легкое тело и поцеловал ее сухие губы. И, еще целуя, подумал, что это хорошо, что сын нежданно явился в отпуск (если действительно явился). Ася, похоже, подумала о том же. Или угадала мои мысли. «Тебе, наверно, пора?» — спросила она, как бы предлагая ответ. По крутой лестнице мы спустились на уровень моря и, не особенно обременяя себя разговорами, медленно побрели к автобусной станции...
Что-то вроде — запоздалого — эпиграфа:
«Ах, как давно я не был там, сказал я себе. С девятнадцати лет... Всё не ехал, всё откладывал. И шли и проходили годы, десятилетия. Но вот уже нельзя больше откладывать: или теперь, или никогда. Надо пользоваться единственным и последним случаем, благо час поздний и никто не встретит меня». И. А. Бунин.
Глава семнадцатая. Бедный Юрик