Шрифт:
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА
повествующая о характере, житейских
привычках и увлечениях нашего героя
В некоем подмосковном городке, чье название читатель вряд ли запомнит (Мологжа, например, или Колонец), жил да был один из тех ранних пенсионеров, которые именуются у нас отставниками. Звали этого отставника, насколько нам известно, Илья Алексеевич Муравушкин, и все его имущество заключалось в старом рассохшемся домике с мезонином, древнем «Урале» о трех колесах, дышащем на ладан «жигуленке», собранном еще итальянцами, да в корочках пенсионера Министерства Внутренних Дел. Щи да каша, – чаще пшенная, нежели гречневая, – мясо для домашних пельменей да снасти для свежей рыбы, собственноручно выуженной без всяких там браконьерских изысков, вроде
Досуга у Ильи Алексеевича практически не было: время свое он делил между огородом, рыбалкой и чтением детективов, к которым пристрастился в результате несчастного случая, когда, пытаясь установить телеантенну, сверзился с крыши собственного дома. Сломав два ребра и повредив правую ногу, наш отставник был вынужден почти целый месяц проваляться в постели, и мужествовать с болезнью ему помогали не философские сочинения общепризнанных мудрецов, утешиться коими он пытался с момента своей отставки, а именно детективы. Однако и, восстав с ложа хвори, читать детективы, Илья Алексеевич не отвадился. Даже напротив, мало-помалу этот малоподвижный вид деятельности настолько захватил его, что он стал пренебрегать двумя основными своими обязанностями: рачительного хозяина и удачливого рыболова. И так далеко зашла его страсть к этим детективам, что, дабы обеспечить оную как можно большим количеством сего чтива (а надо сказать, что публичные библиотеки наш отставник недолюбливал за чрезмерную строгость тамошних нравов, а вельми паче за очереди, в которых приходилось томиться ради того, чтобы взять на недельку вожделенный томик Рекса Стаута или Дэшила Хэммета), он продал свой мотоцикл, на котором совершал рыбацкие набеги на окрестные водоемы, и таким образом собрал у себя в комнате многие сотни томов, томиков и брошюрок, повествующих в основном о трудовых подвигах частных сыщиков. Больше всего он любил сочинения знаменитого Микки Спиллейна – за блестящий функциональный стиль, фразеологические неожиданности, замысловатые в своей лихости диалоги и прочувствованные описания любовных сцен.
«Глухой стук головы об пол донес до меня весть, что пули попали в цель».
«Я поймал своим 45-м и вдребезги разнес ему череп».
«Он перевел дуло на мой живот.
– Ты влепил мне пулю в кишки. Теперь попробуй сам. Только тронься с места, и я разнесу тебе башку».
«Она вернулась вся влажная, пахнущая женской прелестью. Никаких лишних движений, каждый жест был продуман заранее, отрепетирован годами упорных тренировок: не такие мы с ней были люди, чтобы заниматься любовью с бухты-барахты. Мы медленно раздели друг друга, каждый делал, что хотел: я пил чай, а она нетерпеливо двигалась подо мной, мечтая об осуществлении своих желаний. Нашла время мечтать, подумал я с мягким укором, – кончать пора. Звякнул звонок и мы распались на составные элементы нашей страсти: на нее, на меня и на Эроса…»
«Прямо на стене я увидел плакат и сразу заподозрил неладное: плакат, да еще не на чем-нибудь, а на стене!… На плакате улыбающийся Торренс, рука у горшка, второй машет в воздухе. И крупно: ПОБЕДИМ С СИМОМ!»
Над подобного рода пассажами бедный отставник ломал себе голову, недосыпал ночей, пытаясь понять: о каком же горшке повествует автор? О ночном? Цветочном? И если он имел в виду голову злодея Торренса, то не является ли сей злополучный горшок тем самым Симом, с которым предполагается одержать победу?
Не лучше обстояло дело и с выносливостью его любимцев. Обычный человек, получив прикладом дробовика по личной черепушке, как минимум, угодил бы на месяц в больницу с тяжелым сотрясением мозга. А частные детективы, в худшем случае, отлежатся денек и опять в строю: расследуют, преследуют и пускают кровавую юшку преступному миру. Причем на их мыслительных способностях эти страшные черепно-мозговые травмы никоим образом не сказываются, они как ни в чем не бывало продолжают строить блистательные версии, тянуть за ниточки, дергать за веревочки, распутывать клубки и разматывать хитросплетения… И тут нашему отставнику на помощь приходили смутные воспоминания из школьной программы по литературе, именовавшейся в те баснословные времена «советской». Вспоминался нашему отставнику некто стойкий, героичный и ужасно аналогичный по части несгибаемой твердости, упрямству и непрошибаемости. Жизнь его била всем, чем могла обо все, что попадалось, а он, презирая боль, увечья и отдельные недоразумения, продолжал искать истину на светлых путях построения коммунистического рая.
Гвозди бы шлепать из этих людей
Не было б в мире крепче гвоздей!
А ведь этот как раз о частных детективах сказано, – осеняло Илью Алексеевича. Не раз у него самого являлось желание взяться за перо, чтобы поведать миру захватывающую повесть о частном детективе, наказующем зло, утверждающем добро и восстанавливающем справедливость. И он, несомненно, справился бы с этим за милую душу. Он даже придумал пару лихих сюжетов и сходил в комиссионный магазин, чтобы прицениться к орудию труда – поддержанной пишмашинке в состоянии, пригодном для употребления по ее прямому предназначению – отбарабаниванию детективов. Однако судьбе оказалось неугодно, чтобы наш славный отставник пополнил несметные ряды детективщиков…
В своих литературных пристрастиях Илья Алексеевич был, разумеется, не одинок. Частенько доводилось ему спорить со своим соседом, тоже ранним пенсионером, отставным подполковником, служившим, в отличие от нашего героя, не в пожарных частях МВД, а в замполитах Министерства Обороны, – человеком образованным, закончившим, помимо высшего военно-политического училища, еще и несколько марксистско-ленинских университетов. Спорили же они главным образом о том, какой из частных детективов лучший: Филип Марлоу, Майк Хаммер или Лью Арчер. Однако Аркадий Иванович, учитель географии одной из местных школ, проживающий на той же улице, утверждал, что всем троим далеко до Дэйва Феннера и что, если кто и может с ним сравниться, так это Майкл Шейн, близкий друг Бретта Холлидея, который не чета разине Марлоу, вечно попадающему впросак из-за плохого знания людей и законов жанра, а по части детективной удали и общей профессиональной отваги никому не уступит.
Книги, споры и периодические попытки приобрести пишущую машинку довели Илью Алексеевича до того, что для него не осталось в мире ничего более достоверного, чем тот, как утверждал подполковник Елпидов, выдуманный ловкими перьями мир детективов, мир замысловатых преступлений, проницательных сыщиков, туповатых полицейских, коварных красоток, хитроумных преступников, мир драк, погонь, перестрелок и неумолимой дедукции, посрамляющей зло на всех фронтах своих логических выводов. Наш отставник восхищался Шерлоком Холмсом, благоговел перед Ниро Вульфом, сочувствовал Вику Мэллою и не чаял души в Дэнни Бойде. И хотя за то чтобы собственноручно прищучить какого-нибудь профессора Мариарти он не отдал бы не родных, ни близких, но уж мизинцем на левой ноге, скорей всего, пожертвовал бы…
И вот, когда он окончательно изнемог от собственного бездействия и стыда за него, в голову ему пришла одна из тех странных до гениальности мыслей, какие и до него, и после беспокоили и будут беспокоить людей куда менее совестливых и более благоразумных, чем наш отставник. Илья Алексеевич решил стать частным детективом – не ради, как говорится, славы и наград, и уж тем паче – наживы, но пользы отечества и блага рода человеческого для; решил круто изменить свой образ жизни, дабы внести весомую (а не вдовью – заметьте!) лепту в священную борьбу с преступностью, злом, нечестием и всяческой неправдой. Обобщенно выражаясь и впадая в неуместный лиризм, можно заявить, что именно о таких, как Илья Алексеевич Муравушкин, была сложена в народе старинная баллада следующего примерно содержания:
Он хату покинул, пошел воевать,
Чтоб землю гренадцев гренадцам отдать.
Долго размышлял он над своим именем – уж очень неблагозвучным, маловнушительным и многоглагольным казалось оно ему. То ли дело Шелл Скотт, Сэм Спейд или, на худой конец, Александр Бояров, хотя этот отечественный персонаж занимался частным сыском не добровольно, а по стечению хреновых обстоятельств… Разные звучные, энергичные, зовущие на подвиги имена приходили на ум нашего обеспокоенного отставника, и попадались среди них даже такие, с которыми не стыдно было не то, что в Кремле на приеме или в телеящике на ток-шоу, но и на страницах какого-нибудь великого бестселлера оказаться. Однако ж, в конце концов, он мудро решил остаться при собственном, покойными родителями данном имени. Все ж таки Илья – пророк, а пророки, если отбросить религиозные покровы, по сути своей те же сыщики, умеющие с помощью изощренной дедукции прозревать криминальное будущее человечества в целом. Фамилии в этом смысле повезло меньше: ее обкорнали и усуровили. Был Илья Алексеевич Муравушкин, а стал Илья Муров, почти Джилл Мур – вариант, от которого, скрепя сердце, пришлось отказаться в виду явного несоответствия окружающей среды внутреннему содержанию столь славного имени.