Частный детектив. Выпуск 7
Шрифт:
И он, этот теленок, продолжает сомневаться в способностях своей сестренки!
– Но тогда, значит, здесь в Дьеппе… они вдвоем?
– спрашивает он с приторным лицом.
Совершенно очевидно, что слова внушают ему страх, и меня, чье ремесло играть словами, это забавляет. Слова-соучастники, слова-друзья, чудесные слова, которые, не уклоняясь, точно говорят то, что должно быть сказано. Слова, из-за которых развязываются войны и разрушается любовь, как и призывающие к миру, созидательные слова, слова, которые сближают народы и соединяют любовников, пока не наступит венчающая объятия тишина. Слова, вы несете на своих крыльях жизнь!…
Итак, словами, довольно звучными и ничего не скрывающими, - вот противные слова!
– я объясняю Андре, что делали вдвоем его сестренка Франсуаза и журналист Поль Дамьен, когда встречались в Дьеппе. Они отправлялись прямиком в тот маленький отель, который некогда давал приют моим любовным играм за три с половиной франка. Фатальная необходимость! В самом деле, на весь Дьепп есть лишь один этот сарайчик, где можно снять комнату на час или на два. В округе слишком много епископов, и на такие дома свиданий смотрят не очень благосклонно.
Но то, что Пюс, моя маленькая Пюс, не колеблясь, с высоко поднятой головой прошла мимо грудастой матроны, преодолела ступени мерзкой лестницы вслед за воняющей уксусом прислугой - этого мне никогда не постигнуть до конца. Это ранило меня, быть может, сильней всего, и я знаю, что моя рана не заживет вовек.
Когда случается что-либо гнусное, в памяти почему-то остается одна картина, причиняющая больше всего страданий, и бессонными ночами именно она без конца является тебе. Для меня измена моей жены заключена вся целиком в образе Пюс, поднимающейся по лестнице дома свиданий. Именно эта картина сделала меня злым, эта и никакая другая.
– Разумеется, их в конце концов засекли и уж, конечно, не отказали себе в удовольствии известить меня.
– И вы себя не выдали?
– удивляется Андре.
– Я хочу сказать, вы не объяснились с Франсуазой?
"Объяснились"! Вот выражение в духе П. Д. Ж. [Сокращение по начальным буквам французских слов президент - генеральный директор]! Откровенно и честно, и будьте-любезны-пройдите-в-кассу! А что делает П. Д. Ж. с самолюбием, с тоской, которую испытывает человек, отравленный до мозга костей ядом жуткого видения? Попросту на все это плевать хотел?
– Десять раз, двадцать я готов был взорваться и бросить ей гнусную правду в лицо!
– И что же?
– Каждый раз брал себя в руки.
– Но зачем?
– Хотел посмотреть… Посмотреть, до чего она способна дойти. Ну, вот, она и дошла до Лондона!
Ему этого не понять. Он устроен не так, как я. В нем нет кошачьего азарта, заставляющего кота играть с мышкой, прежде чем ее слопать.
Он качает головой, он не согласен.
– Это невозможно, - говорит он.
– Как можно знать об измене и не вмешаться из-за того лишь, что желаешь "посмотреть"?
Мне очень хочется его шокировать, ответить: "Из порочности. Вы никогда не слыхали о людях, любителях подглядывать?" Но я не мешаю ему продолжать.
– Нет, у вашего молчания другая причина.
– В самом деле!
– произношу я, вкладывая в слова всю силу сдерживаемого бешенства.
– У меня есть один недостаток, Андре. Я слишком горд. Я готов не скрывать своих страданий, но при одном условии: в свою очередь заставить страдать!
– Это обычное явление, - заявляет П. Д. Ж с серьезной миной, желая, видимо, чтоб я поверил в его многоопытность.
– Да, но у меня все в обостренной форме! Однако, когда речь зашла о Франсуазе, о ее измене, я тщетно искал, как заставить ее страдать.
– Между тем вы славитесь неистощимой фантазией, - усмехается Андре.
– Жизнь и романы - это разные вещи. Так по крайней мере я думал до сих пор.
– Вы в самом деле хотели отомстить?
– Разумеется! Но трудность состояла в том, чтобы найти способ мести, достойный меня, каким я себе, во всяком случае, это мыслю. Палить из револьвера для меня было совершенно неприемлемо. Слишком вульгарно! Мне хотелось чего-нибудь нового, невиданного и более жестокого.
– Более жестокого?
– обеспокоенно повторяет Андре и, чуть помолчав, спрашивает: - В конечном счете придумали?
Бедняга! Неужели ты думаешь, я открою перед тобой свои карты! Уж не ради ли твоих выдающих больную печень глазок!
– Нет, мой дорогой Андре, я ничего не придумал. Итак, вы понимаете теперь, почему я предпочел молчать, изображать ни о чем не подозревающего мужа. Мужчины, безропотно скулящие у ног своих жен, вместо того, чтоб взять в руки плеть, внушают отвращение, не правда ли?
Он по-ослиному мотает головой. До него определенно доходит с трудом.
– Но как, - удивляется он, - как у вас хватило духа играть перед Франсуазой эту комедию?
Тут я смеюсь в открытую:
– Вы что же, в некотором роде упрекаете меня за то, что я ее обманул?
– Но если б вы не сдержались, возмутились, она бы, возможно, и не ушла… Вы бы ее удержали… У нее раскрылись бы глаза.
– И увидели что? Наш разлад?
Мне вновь приходит на ум тот странный разговор, который произошел у нас с Пюс вчера вечером. О муже, герое моего романа, и о постепенно удаляющейся от него жене. Каждая произнесенная нами фраза имела двойной смысл, и все, что говорилось о моих персонажах, касалось непосредственно нас и задевало до глубины души.
Тогда вот я и смог измерить всю глубину поистине непреодолимой пропасти, разделяющей мою бедную Пюс и меня. Как хорошо она сумела описать разочарование супруги и охватившее ее постепенно безразличие. Какая трезвость рассуждений! Я до сих пор слышу ее тоненький неумолимый голосок: "Приходится поверить в этого любовника, раз она уходит, раз она бросает своего учителя!"
Какой ядовитый взгляд она бросила на меня в эту секунду! Эго меня она покидала. И любовник, в которого она "верила", это был Поль, ожидающий ее в Лондоне.