Чайковский. Музыка и жизнь

Рядчикова Татьяна

Пока ехали, Петя вздыхал, хлюпал носом и ладошками растирал по щекам изредка скатывавшиеся слезинки, он казался сравнительно спокойным. С приездом же к месту разлуки Петя потерял всякое самообладание. Припав к матери, он не мог оторваться от неё. Ни ласки, ни утешения, ни обещания скорого возвращения не действовали. Он ничего не слышал, не видел и только цеплялся за что мог, не желая отпускать мать от себя. Пришлось прибегнуть к насилию, и бедного ребёнка буквально оторвали от матери. Наконец она села в экипаж. Лошади тронули, и тогда, собрав последние силы, мальчик вырвался из рук сопровождающего родственника:

– Мамашенька, не оставляйте меня! – кричал мальчик. Он с безумным отчаянием бежал за тарантасом, старался схватиться за подножку, за крылья, за что попало, в тщетной надежде остановить его. Никогда в жизни без содрогания ужаса Петр Ильич не мог говорить об этом моменте.

Два года он провёл в непрестанном ожидании встречи с родителями и не тускнеющих воспоминаниях. «В Алапаихе (так он называл Алапаевск) сегодня торжество, Михайлов день», – пишет он в своём первом письме из Петербурга. – «Помните ли, милая мамаша, как в тот день, когда я уезжал, я посадил плющ? Посмотрите, пожалуйста, как он растёт». В другом письме он пишет: «Милые и прекрасные Папаша и Мамаша! Я очень скучаю…».

25 апреля Петя праздновал свой день рождения

и очень плакал, вспоминая счастливое время: «Я в первый раз буду проводить его без вас, и буду радоваться, только вспоминая, как проводил этот день в прошлом году», «часто вечером вспоминаю я о вас, об Алапаихе, о Воткинске». Воспитатели заметили тихого грустного мальчика и, как могли, старались его приласкать. Товарищи тоже любили Чайковского и звали его ласково «Чаинька» за его незлобивый характер, мягкость, деликатность в отношениях со всеми и умение дружить. «Чайковский был любимцем не только товарищей, но и начальства, вспоминал друг Пети по училищу Фёдор Маслов. – Более широко распространённою симпатией никто не пользовался. Начиная с изящной внешности, всё в нём было привлекательно и ставило его в совершенно исключительное положение». По словам другого друга, Владимира Герарда, «приветливость и деликатность в отношениях со всеми товарищами делали Чайковского всеобщим любимцем. Я не помню ни одной крупной ссоры его, никакой вражды с кем-либо». Иван Турчанинов, один из самых ранних приятелей Петра Ильича, вспоминал: «Несомненно, в Чайковском было что-то особенное, выделявшее его из ряда других мальчиков и привлекавшее к нему сердца. Доброта, мягкость, отзывчивость и какая-то беззаботность по отношению к себе были с ранней поры отличительными чертами его характера». Но, видимо, оторванность от семьи, нехватка материнского тепла и отцовской ласки влияла на поведение Пети. В Училище процветало курение, и Пётр Ильич, как пишет брат Модест, «был одним из отчаяннейших курильщиков». В Училище правоведения преподавались музыка и пение. Учителем музыки был Франц Давыдович Беккер – знаменитый рояльный фабрикант, а пению воспитанников учил Гавриил Акимович Ломакин. У Пети был великолепный голос – сопрано, и со дня поступления он был певчим в хоре. После спевок, когда Ломакин уходил из класса, Петя садился за фисгармонию и фантазировал на заданные темы. Можно было назвать ему какую-нибудь мелодию, и он без конца варьировал ее. Темами для импровизаций в основном были недавно слышанные новые модные оперы. Однажды Петя играл на рояле весёлую польку, а другие ученики танцевали и наделали столько шума, что разгневали преподавателя, живущего этажом ниже. При его появлении все кинулись врассыпную, и только один Петя замешкался. На вопрос: кто именно танцевал, Петя ответил, что танцующих было так много, что он никого не запомнил. Однако дежурный воспитанник запомнил всех и доложил воспитателю. Воспитатель рассердился ещё больше и назвал Петю лгуном. По этому поводу брат Петра Ильича Модест написал: «Можно пожелать, чтобы побольше лгали таким образом, потому что всякий, знающий школьную жизнь, поймёт, что товарищ, в данном случае, просто не желал выдать товарищей». Со своими друзьями Владимиром Адамовым и Владимиром Герардом Петя любил бегать в итальянскую оперу, а потом изображать певцов Бозио, Тамберлика, Дебассини, Бернарди в опере «Вильгельм Телль» или «Севильский цирюльник» под восторженный хохот товарищей, смотревших на музыкальное искусство, как на пустую приятную забаву. Никто в те годы не мог и предположить в Чайковском будущего композитора. «Мои занятия музыкой в течение девяти лет, которые я провёл в этом училище, были весьма маловажны… – вспоминал Пётр Ильич. – И когда я возвращался во время каникул в родительский дом, там также целиком отсутствовала музыкальная атмосфера, благоприятная для моего музыкального развития: ни в школе, ни в семье никому не приходило в голову представить меня в будущем кем-либо другим кроме государственного служащего!». Владимир Герард рассказывал Модесту Ильичу: «Я отлично помню, как после спевок в Белой зале по уходе… Ломакина Пётр Ильич садился за фисгармонию и фантазировал на задаваемые нами темы (конечно, большей частью из модных опер). Нас это забавляло, но не внушало никаких надежд на его славу в будущем». Фёдор Маслов вспоминал, что «в музыкальном отношении Чайковский, конечно, занимал первое место, но серьёзного участия к своему призванию ни в ком из товарищей не находил. Их забавляли только музыкальные фокусы, которые он показывал, угадывая тональность и играя на фортепиано с закрытой полотенцем клавиатурой и прочее». Модест Ильич писал: «В Училище мысль о композиторской деятельности не давала ему покоя, но вместе с тем он чувствовал, что из окружающих никто не верит его таланту, и поэтому проговаривался о своих мечтах очень редко. Из ближайших приятелей только Турчанинов сохранил в памяти, как Пётр Ильич говорил ему, что непременно напишет оперу, а Турчанинов дал слово присутствовать на её первом представлении, но сдержать обещание ему удалось только в день представления третьей оперы Чайковского, «Вакулы». Иван Николаевич пошёл за сцену, напомнил старому товарищу ребяческие мечты их, и приятели горячо обнялись. Кроме того, Пётр Ильич рассказывал мне, как однажды, идя по спальне младшего курса с одним товарищем (к сожалению, фамилию его я не запомнил), он (Пётр Ильич) отважился высказать уверенность, что из него (Петра Ильича) выйдет знаменитый композитор. Промолвившись, он сам испугался безумия своих слов, но, к удивлению, слушатель не поднял его на смех и не только не стал опровергать, но поддержал его в этом самомнении, чем до глубины тронул непризнанного музыканта». Этим товарищем, фамилию которого Модест Ильич не запомнил, был Сергей Киреев, которому Пётр Ильич очень симпатизировал и которому посвятил свой романс «Мой гений, мой ангел, мой друг». Считалось, что этот романс Чайковский посвятил своей матери Александре Андреевне, но нет, этот романс навеян романтическим отношением Петра Ильича к младшему соученику по Училищу Сергею Кирееву, портрет которого и ныне висит на стене в доме-музее Чайковского в Клину. Петя был способный, но не слишком прилежный ученик, отличался беспорядочностью, неряшливостью, рассеянностью. Эти качества были присущи ему с ранних лет. Ещё в Воткинске Фанни заметила, что «Петя далеко уступал брату Николаю по внешности, и, кроме того, отличался неряшливостью. Вечно с растрёпанными вихрами, небрежно одетый, по рассеянности где-нибудь испачкавшийся, рядом с припомаженным, элегантным и всегда подтянутым братом, он, на первый взгляд, проигрывал ему, но стоило побыть несколько времени с этим неопрятным мальчиком, чтобы, поддавшись очарованию его ума, а главное – сердца, отдать ему предпочтение перед другими детьми. Так и в Училище Петя «перетаскал товарищам чуть ли не всю библиотеку отца, но зато и сам, пользуясь чужими книгами, не заботился об их возвращении… Петя всегда был без учебников и выпрашивал их у товарищей, но, с другой стороны, его пульт был тоже как бы общественным достоянием. В нём рылся, кто хотел… В старшем курсе, во время экзаменов, – вспоминает Фёдор Маслов, – я как-то готовился с ним вместе. Местом занятий мы избрали Летний сад, и чтобы не таскать с собой записок и учебников, прятали их в дупло одной из старых лип, прикрытое от дождя сверху досками. По окончании каждого экзамена я вынимал оттуда мои бумаги, Чайковский же постоянно забывал это делать и его учебные пособия, может быть, и поныне гниют в одном из деревьев Летнего сада»!!!

4. Воссоединение семьи. Смерть матери

В мае 1852 года мучения Петруши наконец закончились: вся семья Чайковских поселилась в Петербурге. Из Алапаевска пришлось уехать, так как хозяевам завода, да и местным властям не понравилась кипучая деятельность Ильи Петровича. Пенсия и скопленный на Урале некоторый капитал позволяли Илье Петровичу вернуться в Петербург и посвятить свою жизнь семье. Петя был счастлив: теперь после шести дней обучения на выходной его забирали домой. Иногда мать навещала Петрушу в Училище, и он был ужасно рад, когда ему удавалось увидеть её из окна и послать воздушные поцелуи.

На лето Илья Петрович снял дачу на Чёрной речке. В доме оказались три барышни: сестра Зина (дочь Ильи Петровича от первого брака), Лида и кузина Анна; тут же появились кавалеры, зазвучали польки, вальсы, закружились юбки, забряцали шпоры. И под это веселье были сданы экзамены, наступили каникулы. Петя и Коля переехали домой.

В это время Петя сблизился со своей кузиной (двоюродной сестрой) Анной Петровной Чайковской (в замужестве Мерклинг), несмотря на то, что она была старше его на десять лет. По словам Модеста Ильича, «им недостаточно было проводить неразлучно время по праздникам; по будням они переписывались и, интересуясь малейшими подробностями жизни друг друга, обменивались самыми интимными тайнами сердца. В Училище Пётр Ильич в рассеянности называл товарищей «Annette»… Он поимённо мог перечислить всех её институтских подруг, она же знала до подробностей правоведскую жизнь». Их связывала как взаимная симпатия, так и любовь к проказам. Модест Ильич рассказывает: «Рядом с дачей Чайковских жила какая-то сварливая полька сомнительного поведения, страстная любительница индюшек. И вот Петя со своей любимицей задались целью изводить соседку. Они начинали вблизи её птички петь дуэт «Видишь ли ты эту лодку». Индюшки принимались гоготать, а вслед затем в окне появлялась полька и осыпала проказников бранью. Это приводило их в восторг и продолжалось до тех пор, пока однажды у окна не показался какой-то усач, который сумел напугать их так, что этой выходки повторить уже было нельзя. Будучи товарищем Анны Петровны в проделках, он считал себя обязанным быть её защитником и покровителем в других случаях. Однажды летним вечером, когда три барышни на балконе своей комнаты, бывшей наверху, перед тем, чтобы ложиться спать, поверяли друг другу тайны сердца, к ним вбежал встревоженный Петя и объявил, что Коля с братом Анны Петровны, Ильей, – юноши, тщетно предъявлявшие права на ухаживателей, – подставили лестницу и подслушивают конфиденции барышень. Холодная вода, вылитая на головы двух любопытных воздыхателей, была их наказанием. Поведение нашего героя, очень благородное относительно барышень, тем не менее всё-таки было маленьким предательством относительно братьев». (Позже Пётр Ильич посвятил своей подруге Аннете Мерклинг шуточный «Менуэт-скерцозо» для фортепиано).

Зина и Лида стали невестами. В январе 1854 г. Зина вышла замуж за Евгения Ивановича Ольховского и уехала с мужем на Урал. Лида была помолвлена со старшим братом Евгения Ивановича, Николаем Ивановичем Ольховским. Жизнь шла своим чередом, и ничто не предвещало беды. Но 13 июня 1854 года Александра Андреевна Чайковская заболела холерой и умерла.

Только в 1856 году Петя почувствовал себя в состоянии написать о случившемся Фанни Дюрбах: «Наконец, я должен Вам рассказать про ужасное несчастье, которое нас постигло 2 с половиной года тому назад. Через 4 месяца после отъезда Зины мама внезапно заболела холерой, и хотя она была в опасности, благодаря удвоенным усилиям врачей, она начала поправляться, но это было ненадолго; после трёх-четырех дней улучшения она умерла, не успев попрощаться с теми, кто ее окружал…».

Овдовев, Илья Петрович дочь Сашу отдал в Смольный институт, сына Ипполита – в Морской корпус, оставшись с четырёхлетними близнецами, Модестом и Анатолием. В конце 1854 года Илья Петрович съехался со своим братом Петром Петровичем и его большим семейством, в котором было пять дочерей (Анна, София, Александра, Лидия, Надежда) и три сына (Илья. Митрофан, Андрей). Дети Петра Петровича занимались музыкой, любили театр и танцы. Особенно очаровательны и веселы были все пять девушек. Три из них занимались в рисовальной школе при Академии художеств. Теперь, приходя по воскресеньям и праздникам из училища, Петя находил дома большое жизнерадостное общество молодёжи. До поздней ночи в доме звучали музыка, пение, смех. Петя играл на рояле.

«В это время, – говорила Анна Мерклинг, – его часто заставляли играть что-нибудь, что он играл по слуху. Он не любил этого и исполнял небрежно, только бы отделаться. Помню, меня это поражало. Поражало меня также выражение его детского личика, когда он играл один, для себя, смотря куда-то вдаль и, видимо, не замечая ничего из окружающего. При этом стоило заявить своё присутствие и как-нибудь обратить внимание на его фантазирование за роялем, – когда он думал, что его никто не слышит, – как он умолкал и бывал недоволен, если его просили продолжать».

В четырнадцатилетнем «правоведике» никто не предполагал будущего творца симфоний и опер, печать высокого призвания он спрятал в недоступную никому из окружающих сокровищницу своей души.

Илья Петрович, однако, был проницательным отцом и видел сильное увлечение Пети музыкой. В 1855 году он пригласил к сыну Рудольфа Васильевича Кюндингера, известного музыкального педагога, пианиста, композитора. Но Николай Кашкин говорит, что музыкальные способности Чайковского были вначале замечены попечителем Училища правоведения принцем Петром Георгиевичем Ольденбургским, который был страстным любителем музыки и именно он доставил Петру Ильичу уроки Кюндигера. Как бы то ни было, по утрам в воскресенье Петя начал занятия с Рудольфом Васильевичем. После занятий они завтракали и отправлялись в университет, где проходили концерты, слушали Мендельсона, Гайдна, иногда Моцарта и Бетховена, Россини и Доницетти, романсы. А вечером Петруша играл на рояле, приводя в восторг молодёжь.

Особенно игрой Петруши восторгались кузина Анна Мерклинг и сестра Саша. Они строили планы, как будут ездить в театры на оперы и как будут хлопать и вызывать обожаемого Петусю. Обсуждали даже, в каком платье поедут. Однажды никого в доме не было, и они так увлеклись этой фантазией, стали хлопать и кричать:

– Чайковского! Чайковского… автора… автора…

В эту минуту дверь распахнулась, вошёл Петя и церемонно раскланялся. Но вдруг крикнул:

– Чего орёте?

Девушки сконфуженно замолчали. Тогда он подозрительно взглянул на них и спросил: