Чайковский. Музыка и жизнь
Шрифт:
«Я ездил в Москву, потому что был вызван по делу о постановке моей оперы “Черевички” (переделанной из “Кузнеца Вакулы”) в будущем сезоне. Приезжавший в Москву директор театров Всеволожский оказал мне большое внимание. Московское театральное начальство прошлой зимой очень поощряло меня в моем плане переделки и положительно обещало поставить оперу, вследствие чего я и засел за работу перед постом и неустанно трудился два месяца. Когда же я кончил работу, эти господа начали всячески уклоняться от исполнения своего обещания. Но Всеволожский распорядился не только о включении «Черевичек» в репертуар на будущий год, но и о том, чтобы обстановка была самая роскошная. Я присутствовал на заседании, в коем обсуждалась эта обстановка, и совершенно доволен и счастлив при мысли, что моя опера (к которой я всегда питал
20. «Лебединое озеро»
Заказ написать музыку для балета «Озеро лебедей» поступил из дирекции Большого театра весной 1875 года. В письме Римскому-Корсакову от 10 сентября Чайковский признавался, что «взялся за этот труд отчасти ради денег, в которых нуждаюсь, отчасти потому, что мне давно хотелось попробовать себя в этого рода музыке». Кашкин вспоминал, что Чайковский «набрал из театральной библиотеки балетных партитур и начал изучать этот род композиции в деталях, в общем приёмы её были ему известны из посещений балета».
24 марта 1876 года Пётр Ильич писал Модесту из Москвы: «В конце этой недели я уезжаю на всю святую к Косте Шиловскому в деревню Глебово. Хочу уйти от всей суеты, сопряжённой с праздниками в Москве, и заняться хорошенько балетом, который непременно нужно окончить и притом как можно скорее. Вчера в зале театральной школы происходила первая репетиция некоторых нумеров из первого действия этого балета. Если б ты знал, до чего комично было смотреть на балетмейстера, сочинявшего под звук одной скрипочки танцы с самым глубокомысленным и вдохновенным видом. Вместе с тем завидно было смотреть на танцовщиц и танцоров, строивших улыбки предполагаемой публике и наслаждавшихся лёгкой возможностью прыгать и вертеться, исполняя при этом священную обязанность. От музыки моей все в театре в восторге».
12 апреля Чайковский вернулся в Москву с уже законченной партитурой балета. В конце её написано: «Конец!!! Глебово, 10 апреля 1876 г.».
Премьера балета «Лебединое озеро» состоялась только 20 февраля 1877 года в бенефис балерины Пелагеи Карпаковой. «Театр был положительно полон, – писал один из очевидцев, – что объясняется единственно интересом публики послушать новое музыкальное произведение одного из видных и довольно популярных русских композиторов. Если судить по количеству вызовов, которыми публика приветствовала композитора, то, пожалуй, можно сказать, что балет его имел успех». Балет пользовался успехом у зрителей и выдержал на сцене Большого театра почти шесть сезонов и 39 спектаклей. Поставлен он был балетмейстером Рейзингером.
Н. Д. Кашкин в своих воспоминаниях говорит по поводу первого представления «Лебединого озера»: «При постановке на сцену некоторые номера был выпущены, как неудобные для танцев, или заменены вставными из других балетов; кроме того, балетмейстер настоял на необходимости русского танца, присутствие которого было очень слабо мотивировано, однако композитор уступил ему, и танец был написан… «Лебединое озеро» имело успех, хотя и не особенно блестящий, но значительный и держалось на сцене много лет, пока не истрепались совсем декорации, музыка также сильно пострадала: замена первоначальных номеров практиковалась всё больше и под конец едва ли не треть музыки была заменена вставками из других балетов, притом наиболее посредственных».
Модест Петрович писал: «Пресса отнеслась к «Лебединому озеру» не единодушно… «Современные известия» пером музыкального критика, г. Зуба, отнеслись к новому произведению с адским сарказмом, образчики которого я не могу удержаться, чтобы не привести здесь. «Лебединое озеро», говорит ядовитый рецензент, заслуживает внимание, во-первых, как балет новый и, притом, не только по названию (sic) и содержанию, но и по обстановке, а во-вторых, музыка к нему написана нашим… как бы это поточнее выразиться?.. Да ну, все равно, нашим знаменитым композитором Чайковским. Г. Чайковский – композитор, произведениями которого публика (особенно московская) заметно интересуется. Москвичи, не сподобившиеся видеть «Вакулу», с нетерпением ждали «Лебединого озера». Если «Вакула» провалился при бурном шиканье непочтительных петербуржцев, то не выплывет ли со славой г. Чайковский на «Лебедином озере»? Уж теперь-то он, наверно, угостит нас чисто лебедиными песнями!! Так думали все, и все спешили в театр. Насколько оправдались эти ожидания, мы покажем в конце, pour la bonne bouche (на закуску), так сказать». Pour la Bonne bouche оказывается: «Мы никогда не думали и не посмеем думать быть критиками г. Чайковского, да ещё в таком серьёзном (ирония) произведении, как балет. К счастью, в данном случае нам приходится повторить только заключение (sic), считаемое чуть ли не общепризнанным. В «Лебедином озере», как и везде, г. Чайковский проявил замечательное знание инструментовки, – черта, признаваемая за ним и другами, и недругами. Он дал новое доказательство своего умения мастерски пользоваться оркестровыми силами. Но вместе с тем проявился обычный недостаток г. Чайковского: бедность творческой фантазии и, как следствие этого, однообразие тем и мелодий. Характерные танцы могли быть похарактернее. Уж этого можно было ожидать от г.Чайковского! Неаполитанский танец может быть настолько испанским, насколько испанский – неаполитанским и проч.».
«Театральная газета», тоже отдав дань искусству инструментовки Чайковского и отметив несколько «счастливых» моментов (вальс, венгерский танец, полька), в общем признает музыку «Лебединого озера» сухой и монотонной, «интересной, может быть, для одних только музыкантов». – В конце она заявляет, что композитора вызывали много раз, «но далеко не единодушно и не без протеста».
14 января 1880 года Надежда Филаретовна фон Мекк писала, что была с домочадцами в театре: «В воскресенье мы слушали «Лебединое озеро». Что за прелесть эта музыка, но постановка балета очень плоха. Я уже видела его и раньше, но теперь было сказано в афише, что он вновь поставлен с улучшениями и украшениям и, и между тем всё так бедно, сумрачно. То ли дело в Вене, прелестно, роскошно: освещение сцены великолепно, костюмы блеcтящи, декорации, машины, все отлично. Здесь же, наоборот, всё дурно, и в хореографическом отношении очень плох этот балет. Прелестная музыка русского танца совсем пропадает в этой смеси французского с нижегородским самого танца, который есть просто балетный solo с русскими ухватками в иных местах. Лучше всего сочинён венгерский танец, и публика потребовала повторения. Театр был совсем полон, хотя шло на бенефис балетмейстера Ганзена и были полуторные цены».
21. Лев Толстой. 1876 год
В середине декабря 1876 года Лев Николаевич Толстой пожаловал в Москву из Ясной Поляны. Некоторые исследователи пишут, что Николай Рубинштейн организовал для Толстого концерт из камерных и вокальных произведений Чайковского по просьбе самого Петра Ильича!!! Это легенда, фантастическая легенда. Вот что пишет сам виновник события: «Л.Н. Толстой выразил желание со мной познакомиться. Он очень интересуется музыкой. Я, конечно, сделал слабую попытку спрятаться от него, но это не удалось. Он приехал в консерваторию и сказал Рубинштейну, что не уедет, пока я не сойду и не познакомлюсь с ним. Толстой громадный и в высшей степени симпатичный мне талант. Не было возможности отделаться от знакомства, которое, по общим понятиям, лестно и приятно. Мы познакомились, причём, конечно, я сыграл роль человека очень польщённого и довольного, т.е. сказал, что очень рад, что благодарен, ну, словом, целую вереницу неизбежных, но лживых слов. «Я хочу с Вами поближе сойтись, – сказал он, – мне хочется с Вами толковать про музыку». И тут же, после первого рукопожатия, он изложил мне свои музыкальные взгляды. По его мнению, Бетховен бездарен. С этого началось. Итак, великий писатель, гениальный сердцевед, начал с того, что с тоном полнейшей уверенности сказал обидную для музыканта глупость. Что делать в подобных случаях! Спорить! Да я и заспорил, но разве тут спор мог быть серьёзен? Ведь, собственно говоря, я должен был прочесть ему нотацию. Может быть, другой так и сделал бы. Я же только подавлял в себе страдания и продолжал играть комедию, т.е. притворялся серьёзным и благодушным. Потом он несколько раз был у меня, и хотя из этого знакомства я вынес убеждение, что Толстой человек несколько парадоксальный, но прямой, добрый, по-своему даже чуткий к музыке, но всё-таки знакомство его не доставило мне ничего, кроме тягости и мук, как и всякое знакомство».
Конец ознакомительного фрагмента.