Че: «Мои мечты не знают границ»

Вольф Клаус-Петер

— Как врач я смогу послужить делу революции.

— Святое дело.

— За это обязательно надо выпить. Деньги у кого-нибудь остались?

— Могу свои часы заложить.

— Стало быть, еще шесть пива!

Застолье продолжалось до тех пор, пока сам трактирщик не забастовал. Они побрели в свое убогое жилище. Переступив порог каморки, кто-то из друзей с ходу поинтересовался:

— А как на ночь устроимся? Пришли-то мы вместе? Кому же сегодня кровать достанется?

— Собачья конура, а не комната. Глаза бы мои на нее не глядели!

— А мне до лампочки, где дрыхнуть. Эрнесто

уловил по ситуации, что у него есть шанс хоть раз выспаться в единственной постели. В небольшой отгороженной клетушке было нестерпимо жарко. Он не был брезглив. Но при одной лишь мысли о маленьких ползучих тварях, которых привлечет запах пропотевшей кожи, вожделенный сон оборачивался пыткой.

— А спорим, — сказал он, — спорим, что мои трусы до того засалены, что могут стоять, куда я их поставлю.

— Ха-ха, да ты сам с трудом на ногах стоишь.

— А вот трусы мои смогут. Железно.

— Хотелось бы лично убедиться. Эрнесто уже раздевался. Рывком стащил штаны и бросил их в угол. Затем снял трусы и провозгласил:

— Мои трусы! Они настолько задубели от пройденных километров, что смогут стоять колом в любом месте.

Он, как фокусник, продемонстрировал всем деталь своего туалета, поставил ее на пол, и она действительно застыла как вкопанная. Пока все утирали слезы от смеха, он нырнул в кровать, завернулся в простыню и пророчески изрек:

— Со временем я научу их еще и ходить.

Во время разговора их руки как бы случайно сближались, касаясь друг друга, и снова расходились. Прикосновения делались все чаще, интервалы между ними — все реже. Это происходило как бы ненароком. Словно руки существовали сами по себе, а прихотливая игра пальцев возникала помимо их воли. Сами они говорили о совершенно других вещах и смотрели друг на друга подчеркнуто серьезно.

— Нет, боливийская революция меня разочаровала. Вообрази, мне там индейцы встретились, так они попросили, чтобы им нарезали землю. А чиновники в ответ на это стали обсыпать их каким-то белым порошком. Наподобие ДДТ. Я думал — кончусь на месте. Спросил этих типов, что все это значит. Один из чинуш объяснил, что, мол, иначе индейцы занесут вредных насекомых в их бюро. Даже не представляешь, как я рассвирепел. С такой революцией мне не по пути. Там, где орудуют такие подонки, там…

Ильда перебила его.

— Но, Эрнесто. Нельзя же судить обо всей революции по отдельно выхваченным эпизодам. Ставить на ней крест лишь потому, что какой-то остолоп не сумел ничего понять. На мой взгляд, несравненно страшнее то, что они не покончили с зависимостью от американских монополий. Они добывают сырье, а потом сами же вынуждены закупать готовую продукцию. Опять-таки куда денешься, когда США — их крупнейший закупщик олова. Эрнесто насупил брови.

— Тогда пусть они продают свое олово СССР, чтобы разорвать мертвую хватку американских концернов.

Неожиданно она рассмеялась.

— Ты что? Разве я какую-нибудь глупость сморозил?

— Нет, Эрнесто. Ну, конечно, нет. Просто всякий раз, как я вспоминаю нашу первую встречу, меня разбирает смех.

— Ну-ка, ну-ка! Мне запомнилось только, что я себя в тот день паршиво чувствовал. Ждал приступа астмы.

— Так оно и было. Очевидно, поэтому ты и

сидел, как напыщенный породистый индюк! Я решила, что ты самовлюбленный тип. Грудь колесом выпятил. Так и сидел все время. Да еще молчал. Лишь изредка вставлял «да» или «нет». Этак лаконично. Будто одолжение делал. Ох, как я на тебя тогда разозлилась. Мне ведь и в голову не могло прийти, что на самом деле ты просто пытался совладать с астмой. К тому же я, когда тебя увидела, сразу подумала: «Этот фрукт слишком хорош собою, чтобы еще и умным быть».

Эрнесто расхохотался.

— Только потом, при нашей следующей встрече, когда ты заговорил о своих политических взглядах, я к тебе прониклась симпатией, отменила свой приговор.

Эрнесто явно понравились эти слова, и он взял руки Ильды в свои. Она же как ни в чем не бывало продолжила:

— Что меня сразу подкупило, так это твое отношение к профессии врача. Как ты это замечательно сказал. Будучи врачом, не собираюсь состоять на службе у какого бы то ни было привилегированного класса. Не желаю заниматься больными, которые слишком много о себе понимают, равно как и теми, чьи болезни проистекают от неумеренности и тунеядства.

— Если тебе это интересно, Ильда, могу показать первые страницы моей статьи. Я там как раз рассматриваю положение врача в Латинской Америке. С этой целью объездил, как ты знаешь, немало стран. Пишу о слабой государственной помощи, стараюсь показать картину здравоохранения, которое повсюду находится пока еще в плачевном состоянии.

Несколько дней Эрнесто не появлялся у Ильды.

«Заметила ли она вообще мое отсутствие?»— думал он, набирая номер Института развития народного хозяйства Гватемалы.

— Соедините меня, пожалуйста, с сеньоритой Гадеа, отдел экономических исследований.

— Гадеа? С кем я говорю?

— Ильда, это я, Эрнесто. Не мог к тебе ни зайти, ни позвонить: астма не отпускала. А хотелось бы повидаться.

— С радостью, Эрнесто. Я уж и не знала, что думать: словно в воду канул. Сразу после работы зайду к тебе.

— Очень мило с твоей стороны, Ильда. До скорого.

Положив трубку, он подумал, что, судя по всему, не так уж он и безразличен Ильде.

Когда Ильда появилась в дверях пансиона, на Пятой улице столицы Гватемалы, где он снимал комнату, Эрнесто опять почувствовал приближение приступа. Здороваясь с Ильдой, он ощутил, что давление в легких снова увеличилось. Жадно ловил ртом воздух. Невольно подумалось: астматические приступы по сути не что иное, как проблема выдохнуть из легких набранный и переработанный воздух. Внезапно возник страх перед удушьем. Лицо его побагровело, на лбу выступила испарина.

— Эрнесто, ты должен немедленно лечь! — Ильда следила за ним с нескрываемой тревогой.

— Как славно, что ты пришла, — выдохнул он с трудом. — Я сейчас. Сделаю укол и вернусь.

— Я помогу тебе подняться по лестнице. Ильда хотела взять его под руку. Эрнесто отстранил ее. Медленно, очень медленно он поплелся наверх: «Не хочу, чтоб меня жалели! Не хочу!» Эта мысль стучала в висках, подгоняла по лестнице.

Без остановки, ступень за ступенью. Вот и комната. Едва переступив порог, он рухнул на кровать. Но не лег, а прислонился спиной к стене.