Чечня год третий
Шрифт:
После того как мы устроились в отель, Тамир повел нас выпить кофе-эспрессо и отведать пирожные в «Шоколадницу», нечто вроде московского варианта кофейни «Старбакс»; чеченский филиал «Шоколадницы» находится на главном проспекте Грозного, недавно переименованном в проспект Путина. Это место показалось мне совершенно неподходящим к окружающей обстановке: эспрессо стоил столько же, сколько московский, на прекрасно освещенной витрине обнаруживалось большое разнообразие тарталеток, блинчики с красными фруктами и тирамису, и нас обслуживала красивая молодая женщина в облегающем и изящном длинном желтом платье – под широким плоским экраном, где демонстрировался голливудский фильм без звука. Тамир объяснил нам, что он работает не на кадыровскую пресс-службу, а на Адама Делимханова. Делимханов спустя три или четыре дня после нашего приезда был объявлен в розыск Интерполом по запросу властей Дубая – в рамках расследования происшедшего в марте убийства Сулима Ямадаева, последнего серьезного соперника Кадырова, и эта тема веселила Тамира: «Вот идиотизм, – сказал он несколько дней спустя, когда начала распространяться новость об объявлении Интерпола. – Адам с Рамзаном хохочут. Никогда Россия его не выдаст». Но в первый день вместо разговоров о политике мы предпочли попросить Тамира показать нам город. Уже в самолете, пролетая над длинным Старопромысловским шоссе к северу от Грозного, я догадывался о размахе реконструкции: все здания вдоль шоссе казались новехонькими, их зеленые крыши и желто-канареечные фасады вносили оживление в мрачный окрестный пейзаж; даже здесь, на периферии города, надо долго смотреть и знать, чего ищешь, чтобы заметить шрамы старых траншей или позиции бронетранспортеров на гребнях холмов. В центре все – с иголочки новое, абсолютно все: полностью отреставрированы не только здания XIX века, окаймляющие проспект Путина, но и тротуары, мостовые, бордюр зеленых газонов с автоматическим поливом; небольшие деревца с гирляндами красных и синих огоньков посажены на земляную насыпь между двумя полосами движения; рекламные щиты, светофоры для водителей и пешеходов, отсчитывающие секунды, которые остались до перехода. В ЦУМе, большом центральном магазине с бутиками DVD, с электронной аппаратурой и шмотками по последней моде, пластмассовый манекен с полосатой сине-белой сумкой через плечо, одет в майку, на которой написан лозунг по-английски: «Who the fuck is Bush? Ramzan is the best prezident! [14] » Чуть дальше, в глубине проспекта, обращенная к бронзовому памятнику Кадырову-отцу – совсем недавно с большой помпой демонтированному, очевидно, чтобы парировать выдвигаемые исламистами упреки в идолопоклонстве – высится в окружении фонтанов и газонов выстроенная с фараоновским размахом Большая грозненская мечеть, копия стамбульской Синей мечети, вся мраморная и с украшениями, изготовленными вручную целой армией турецких ремесленников; чуть ниже всеми своими огнями сверкают позолоченные луковицы православного собора, реконструированного Рамзаном в духе подлинного экуменизма – несмотря на то, что редкое русское гражданское население, упорно желающее жить в Чечне, продолжает преследовать и убивать. А на другой стороне, на возвышении от проспекта, снова высятся полностью отреставрированные, безобразные статуи трех революционеров: один из них – грузин, другой – ингуш, а третий – чеченец. Местные жители называют их «тремя дураками» – рядом с большой террасой кафе, куда я регулярно ходил для встреч, и с памятником, посвященным «журналистам, павшим за свободу слова», с надписями по-русски и по-чеченски (хотя сооружение этого памятника властями можно считать – как минимум – циничным, площадка перед ним все-таки послужила 16 июля местом сбора для траурной манифестации в честь Натальи Эстемировой). Наш день закончился в ресторане «Японский двор», куда молодежь приходит пить кофе, сидя
Сын Отца
«Рамзан – он один прав, – риторически сказал мне чеченский правозащитник Муса. – Он – хозяин, он – барин, а все остальные должны исполнять его волю». Как и большинство, поначалу я намеревался написать портрет Рамзана Кадырова – с его необузданностью и бескультурьем, с его цинизмом и экстравагантными поступками, с его бесчисленными роскошными автомобилями, с его скаковыми лошадьми и десятью женами, с его частным зоопарком и аквапарком, с его страстью к бильярду и боксу, с его залами для накачки мускулатуры, которые служат также пыточными камерами; описать своего рода эйфорический пузырь успеха, в котором живут он и его окружение, ездя по республике, которую они как будто бы скорее воображают, нежели видят. К счастью, я даже не смог с ним встретиться – по малопонятным причинам, если таковые вообще были. В марте русские написали мне, что в принципе мой репортаж в Грозном был одобрен; но, когда я находился в Москве и улаживал последние детали, новый пресс-атташе Кадырова, Альви Каримов, объявил Дмитрию Пескову, пресс-секретарю Путина, что у его шефа нет ни минуты на то, чтобы принять меня. «Чеченцы не в духе», – объяснил мне один русский чиновник, и это настроение можно приписать как трениям между Кадыровым и федералами после отмены КТО, так и злой воле Каримова, который, казалось, из принципа выбросил в корзину все досье, которые вел его предшественник. Оснащенный разрешениями и благословением бюро Пескова, я решил, что дела можно уладить на месте; это оказалось иллюзиями. В День строителя Каримов принял меня перед театром, перед самым началом церемоний, открыто продемонстрировав недовольство тем, что я не соблюдаю его указания: «Ведь говорил же я, что у президента нет времени, чтобы уделить его вам», – заявил он мне в присутствии нескольких коллег. Один мой друг, который был знаком с Каримовым с 1990-х, описал этого бывшего журналиста Интерфакса, чопорного, с желтоватым цветом лица и небольшими чиновничьими усиками, как стопроцентного совка , анахроничного и закоснелого в советском прошлом, и, наверное, кагэбэшника; а один чеченский журналист – немного позже – рассказывал мне о Каримове: «Он служил всем подряд: Дудаеву, Завгаеву, Масхадову, а теперь служит вот этим. При Завгаеве он обвинял нас в поддержке боевиков, при Масхадове он стал ультрапатриотом и разоблачал нас как агентов ФСБ, а теперь мы стали сообщниками террористов». «Вы тут долго намереваетесь оставаться?» – спросил меня Каримов, скрестив руки за спиной. «Не знаю, может быть, две недели». – «Две недели! А вам не надоест? Здесь нет казино, нет ночных клубов. Делать нечего». В этом он был не прав. В конечном счете невозможность увидеть Рамзана открыла передо мной массу других перспектив: вместо того чтобы говорить о его бредовой личности, иногда граничащей с психозом, можно сконцентрироваться на его власти, на природе его власти, а это куда интереснее.
Если Кадыров и диктатор, всемогущий в своем маленьком королевстве, то он диктатор не самостоятельный – как сказали бы русские – и черпает силу не в себе самом. Рамзан – протеже Путина, и его власть основана прежде всего на личной протекции теперешнего премьер-министра, а это лучшая крыша – русский эвфемизм для слова «протекция» – в стране, полностью структурированной крышеванием. «Не секрет, что у Рамзана весьма особые отношения с Путиным, – комментирует Дмитрий Песков в своем обширном бюро на шестом этаже Белого дома, где работает Путин после того, как он передал Кремль Дмитрию Медведеву. – Он пользуется особым уважением Путина и сам уважает Путина». Эти отношения, разумеется, восходят к тем, которые Путин установил с Ахмад-Хаджи в 2000 году, когда он сделал из него своего чеченского союзника. «Путин, – продолжает Песков, – посчитал, что Ахмад Кадыров обладает очень богатым внутренним миром и непоколебимо смотрит на возможное для Чечни будущее». Для Путина выбор «чеченизации» против оппозиции военных стал равносильным избранию «концепции Барятинского» против «стратегии Ермолова», – объяснил мне в Москве Александр Гольц, российский журналист, специализирующийся по военным вопросам; князю Барятинскому, назначенному командующим войсками на Кавказе в 1856-м, удалось убедить царя – после долгих лет провалов, – что с тактикой выжженной земли, которую применял его знаменитый предшественник генерал Ермолов, необходимо покончить и поискать достаточно мощные замены, которые могли бы дать возможность контроля над непримиримыми. «Проект Кадыров» как будто бы вполне соответствовал этой концепции, достигшей, с точки зрения русских, определенного успеха уже с самого начала. Однако 9 мая 2004 года во время торжеств в честь Дня Победы, проходивших на новом грозненском стадионе, Кадыров погиб от бомбы, спрятанной под трибуной, где он сидел. Как только Путин услышал эту новость, он пригласил в Кремль находившегося в тот день в Москве Рамзана: знаменитая фотография их встречи, где Путин, плохо скрывая гримасу скуки, смотрит на взволнованного Рамзана, который вот-вот заплачет и одет пока еще в спортивную куртку и джинсы, сразу же стала восприниматься как образ церемонии посвящения во власть. Но Рамзану, которому тогда было 28 лет, стать законным чеченским президентом мешала чрезмерная молодость, и, может быть, и Путин пока не был в нем уверен, может быть, он хотел некоторое время понаблюдать за своим протеже; поэтому Рамзана назначили вице-премьером, чтобы он набрался опыта, а президентскую должность Путин отдал верному союзнику Кадырова-отца, карьерному милиционеру Алу Алханову. Казалось очевидным, что Алханов принял этот пост, полностью осознавая причину – чтобы «не пустовало кресло»; но у власти своя логика, и уже в конце 2005 года Алханов вступил в открытый конфликт с Кадыровым-сыном. Даже при безоговорочной поддержке Путина не было неизбежным, что Рамзан выйдет из этого конфликта победителем. Несколько источников – московских и прочих – подтвердили мне, что летом 2006-го Алханов созвал в Урус-Мартане тайное собрание главных пророссийски настроенных боевых командиров, и всех их объединяла ненависть к Рамзану: в нем участвовали Сулим Ямадаев и Саид-Магомед Какиев, каждый из которых возглавлял соответствующий батальон ГРУ, и Мовлади Байсаров, преступник, ставший руководителем особого подразделения ФСБ. Эти трое – рассказал мне один журналист, пристально следивший за этим делом, – подбивали Алханова на то, чтобы ввести чрезвычайное положение: тогда они могли бы поставить себе задачей устранить Рамзана и нейтрализовать некоторые лично ему преданные подразделения, насчитывавшие максимум 200–300 человек. Подробности происшедшего не ясны, но Рамзану так или иначе удалось переломить ситуацию. Осенью он успешно изгнал из Чечни Байсарова, который нашел убежище в Москве, но ФСБ его быстро сдала; Кадыров отправил за ним отряд чеченских милиционеров во главе с Адамом Делимхановым, который расправился с Байсаровым на Ленинском проспекте, в самом центре города, когда тот «сопротивлялся аресту», будучи вооружен то ли двумя пистолетами и гранатой, то ли двумя гранатами и пистолетом – не ясно. С Алханова сошла спесь, и он бросил своих союзников, оставив их изолированными и уязвимыми; в феврале 2007 года он отправился в отставку и, в свою очередь, тоже нашел убежище в Москве, где ему предложили должность замминистра юстиции, и в это же время неизвестный убил шефа его личной охраны; вот тогда Путин и назначил только что отметившего 30-летие Кадырова на место Алханова. Рамзану понадобилось еще некоторое время, чтобы избавиться от последних соперников: Какиеву, назначенному командиром вооруженных сил республики в конце 2007 года, довелось увидеть свой батальон расформированным осенью 2008 года, расформировали батальон и Сулима Ямадаева; этот последний после совершенного в конце сентября 2008-го в самом центре Москвы, в нескольких сотнях метров от места работы Путина, убийства его старшего брата Руслана скрывался в Дубае, чтобы попытаться там ускользнуть от своей судьбы – но напрасно; даже там Делимханов и служащие ему киллеры, сразу же пойманные местной полицией, в конечном итоге настигли Сулима. «Рамзан от этого в выигрыше, – комментирует журналист, рассказавший мне эту историю. – Теперь он ощущает свою неуязвимость. И он доказал Путину, на что способен».
Пять столпов
[15]
Рамзан в усилиях, направленных на сохранение и развитие власти, в своей политике и практике буквально следует линии, прочерченной его отцом. «Ну, у меня программы нет, программа еще при жизни моего отца была разработана, – заявил он в начале августа одному журналисту “Радио Свобода”. – Мы полностью выполняем все, что наметил наш первый президент, все его программы реализуем сегодня, доводим до логического конца». Эта «программа», разумеется, включает в себя безжалостное подавление исламских боевиков и оппозиционеров, но в ней есть и «позитивные» аспекты. Нельзя отрицать, что Кадыров располагает известной социальной легитимностью; даже если ее сильно преувеличивают власти, даже если нельзя сказать, до какой степени она выходит за пределы его тейпа [16] , и даже если ее невозможно измерить в политической системе, где неведомы выборы, опросы общественного мнения и свободная пресса – и в которой каждому явному оппозиционеру угрожают, где оппозиционеров пытают или убивают, – легитимность все-таки существует, и Кадыров делает все для ее укрепления. Его усилия сосредоточиваются по трем направлениям: реконструкция и экономическое развитие, объединение или возвращение прежних боевиков, а также поощрение такого ислама, который объявляется «традиционным». Его власть, можно сказать, зиждется на пяти столпах. Поддержка Путина остается главным столпом, на котором держится все здание; в день, когда Путин по той или иной причине перестанет поддерживать Рамзана, тот стремительно исчезнет. Террор, реконструкция, кооптация и ислам образуют угловые столпы. Они выглядят крепкими, и Рамзан гордится и хвалится этим. Но каждый столп так или иначе подтачивается изнутри. Террор, разумеется, приводит лишь к возникновению новых врагов, выгоняя новые поколения «в лес». Что касается экономического развития, то оно погрязает в бездонном болоте коррупции; кооптация вынуждает многочисленных бывших сторонников независимости подавлять бывших братьев по оружию; а исламское возрождение в значительной части выражается в замаскированной войне против ценностей современной эпохи и прежде всего против статуса женщины.
Когда в Грозном обсуждаешь с людьми их проблемы – даже когда мне доводилось говорить с чеченцами из «Мемориала» до убийства Эстемировой, – первое, что их волнует, – не страх и не репрессии, а коррупция. Как-то вечером я заказал чай в мою комнату отеля, пригласив к себе одного из бывших руководителей борьбы за независимость, вероятно, одного из самых разумных людей, работавших на стороне Дудаева и Масхадова. Когда он вошел, то сразу же включил телевизор: я состроил недовольную мину, попросив его выключить телевизор, но затем внезапно догадался, что его поступок был, возможно, продиктован чисто практическими соображениями. Говорили мы в основном о независимой Ичкерии [17] и ее крахе; этот человек не слишком-то хотел распространяться насчет сегодняшнего положения дел, но вдруг изрек ужасную констатацию: «Мы стали просто-напросто одним из субъектов Российской Федерации. Ни больше ни меньше». Коррупция, разумеется, охватила всю Россию, как же Чечне ускользнуть от нее? Но некоторые говорят, что фактически она процветает здесь больше, чем в других местах. Откаты, взятки, которые в России требуются для заключения договора или выплаты необходимых сумм, охватывают в целом около 20% экономики; в Чечне, согласно сведениям моих информаторов, эта цифра может достигать 60%. «Коррупция существовала всегда, но никогда не достигала такого уровня», – утверждает правозащитник Муса. Для простых людей это сущий ад. «Все плохо, плохо, плохо», – бормочет Иса, мой чеченский друг. Мы сидим в кухне его дома и пьем пиво, которое он незаконно купил в каком-то магазинчике: Рамзан – во имя новой исламской морали – разрешает продажу спиртных напитков только с 8 до 10 часов утра. «Наихудшая трагедия – в том, что молодые люди знают только это. Они ходят в школу, родители платят. Они поступают в институт, родители платят. Они сдают экзамены, родители платят. Они поступают на работу, родители платят. И все это молодежь видит. Она знает только это, и жизнь для них сводится к этому. Но здесь вот так никогда не жили – об этом говорят все. Никогда. Мы живем, как азиаты», – горько заключает он. Сегодня в Грозном надо заплатить 1100 долларов, чтобы стать водителем маршрутки – эти такси власть полностью держит под контролем; от 1300 до 2000 долларов, чтобы устроиться на должность медсестры; 3000 долларов, чтобы устроиться пожарным, – эти суммы соответствуют трех– или четырехмесячной зарплате. Если удается удержаться на работе, то это вроде неплохо; но, как объясняет мне Иса, «министерства регулярно получают приказы сверху: “Примите на работу 15 человек”. И тогда надо уволить 15 человек, оплативших свое место, чтобы новые тоже оплатили свои. А то еще придут ребята из Центороя, им всем нужны рабочие места». Ведь правление Рамзана является в значительной степени клановым: как объяснила мне еще одна чеченская знакомая, которую я назову Айшат: «Достаточно сказать: “Я из Хоси-Юрта” [историческое название Центороя], и все». Ваха, которого я уже процитировал, уточняет: «Здесь Рамзан – хозяин. И если ты входишь в его команду, если там ты свой, то все хорошо. Но все они бенойцы. Если ты не беноец, ты должен быть готовым убить собственных отца с матерью, чтобы он посчитал себя своим». Бенойцы составляют, вероятно, крупнейший тейп в Чечне, и его исторический центр – группа селений в Курчалойском и Ножай-Юртовском районах, на юго-востоке республики, у дагестанской границы. Их внутренняя сплоченность никогда не была очень сильной, и Рамзан вроде бы ставит в привилегированное положение свой род, субклановое подразделение, объединенное семейными узами до третьего-четвертого поколений. «И он не любит ламро [горцев из долины Аргуна, на западе республики], – продолжает Ваха. – Он им не доверяет». Это не совсем верно: Хучиев, мэр Грозного, – харачоевец из Итум-Кале, а значит, стопроцентный ламро; и при его руководстве харачоевцы в Грозном живут столь же хорошо, как и бенойцы, – в чем можно легко убедиться, посетив 36 участок , периферийный квартал, где живет много ламро; этот квартал Хучиев велел полностью перестроить. А то, что Хучиев готов исполнять любое указание Кадырова, даже самое противозаконное, мы прекрасно видели на примере выступления по чеченскому телевидению о коллективной ответственности.
Функционеры, те, кого в России после Петра Великого называют чиновниками , разумеется, тоже должны вносить свою лепту. Раз в несколько месяцев все правительственные служащие, включая милиционеров, врачей и преподавателей, обязаны перечислять часть своей зарплаты в Фонд Ахмад-Хаджи Кадырова, в ФАК, как его здесь называют, в частный фонд, возглавляемый Аймани, весьма могущественной матерью Рамзана. И чем выше должность, тем больше за нее надо платить. Старый знакомый, смеясь, рассказывает мне об образовании нового антикоррупционного комитета; говорят, чтобы получить в нем должность, каждый член комитета должен внести от 600 000 до 1000 000 долларов: «И тогда потом, чтобы бороться с коррупцией…» Разумеется, в республике невозможно заниматься мало-мальски серьезной экономической деятельностью, минуя Рамзана. Если какой-нибудь бизнес идет более или менее неплохо или если его владелец нуждается в солидной протекции, Рамзан ее ему предоставляет и облагает его налогами; если же бизнес идет очень хорошо, Рамзан его забирает. Ваха рассказывает мне историю одного из своих двоюродных братьев, солидного московского предпринимателя, который пожелал выкупить старые дачи, летние деревенские домики, раньше принадлежавшие какой-то местной организации Коммунистической партии, чтобы превратить их в поселок для отдыха; Ваха отправил его посоветоваться с тем бывшим борцом за независимость, которого я процитировал выше, и тот сказал ему: «Ты с ума сошел? Не вкладывай туда ни копейки. Рамзан тебе разрешит, а потом все заберет». История девяти братьев Оздиевых из Бачи-Юрта типична: могущественное семейство, а такими часто бывают семьи, имеющие много сыновей, они удачно построили большую сеть станций технического обслуживания в Дагестане и Чечне; современные новехонькие станции носили их имя на фронтоне. И вроде бы конфликт с Рамзаном возник не из-за самих этих станций, а из-за участков, которые он возжелал приобрести ради постройки Берката, гигантского центрального рынка, на котором он обязал выставлять товары всех торговцев с разных базаров. Я не знаю, как именно действовала железная рука, кроме того, что большой дом одного из девяти братьев оказался снесен бульдозером – перед телекамерами – за «незаконное строительство»; как бы там ни было, все их станции в Чечне, которые были видны повсюду: и в городах, и вдоль дорог, теперь закрыты. «Здесь, – комментирует чеченский друг, рассказавший мне эту историю, – у тебя нет прав иметь деньги. Эти права – только у него».
Интересы Рамзана не ограничиваются Чечней. Говорят, он скупил несколько санаториев в Дагестане, который он тем самым хотел превратить в новый Крым для своей номенклатуры; его также интересуют казино, отели и фабрики Кавказских Минеральных Вод, цепочки очень симпатичных и очень богатых курортов, расположенных в нескольких сотнях километров к северо-западу от Чечни. В 2007 году, по сообщению «Коммерсанта», в ходе конфликта из-за швейной фабрики «Прогресс» в Кисловодске – одном из городов КМВ [18] – вооруженный чеченский ОМОН угрожал охранявшим завод казакам, крича им, что «фабрика принадлежит президенту Рамзану Кадырову». На самом деле Кадыров придумал хитроумную систему, чтобы рассылать своих людей – большинство их официально называются сотрудниками Министерства внутренних дел – по всей России, на сколь угодно длительный срок; это система «открытой» миссии, изобретение, законность которого надо еще доказать, но которое пока не оспаривалось; с такими ударными силами можно сделать почти все что угодно. В Москве Кадыров располагает постоянной командой, во главе – по крайней мере до самого недавнего времени – с его двоюродным братом Адамом Делимхановым. Рамзан проявляет интерес и к Сочи: спустя несколько дней после того, как Россия приобрела право на проведение зимних Олимпийских игр 2014-го, он предложил этому городу – от имени Чеченской Республики – гостиничный комплекс (можно представить себе, что об этом подумали тысячи беженцев, на 90% – одинокие матери, которым негде жить, когда Рамзан после 1 января [19] распустил последние центры временного размещения, которые оставались в Чечне). С точки зрения обычаев, заведенных в республике, представляется логичным, что этот ни с чем несоразмерный «подарок» послужил ему прежде всего правом на вход и что некоторая часть, по меньшей мере миллиардов долларов, какие будут заработаны на этой Олимпиаде, осядет в Чечне. От всего этого будет не только «счастье»: дело в том, что алчная экспансия экономической империи Рамзана, как рассказали мне, вступает в конфликт с очень могущественной ростовской мафией, в значительной части казацкой и с яростным античеченским настроем. Ближайший крупный конфликт на Кавказе, возможно, будет скорее мафиозным, чем политическим, и – если отвлечься от расслабляющей риторики – эти новые явления должны порождать определенное беспокойство и в Кремле, и в других местах. Ведь, в конце концов, если Москва готова уничтожить около 200 000 человек, чтобы устранить «заразу сепаратизма», как говорит Дмитрий Песков, то это, наверное, не для того, чтобы «их» человек до неузнаваемости изменил весь регион, превратив его в своего рода Северную Мексику. Но Рамзан вроде бы не понимает, что он может натолкнуться на какие-то пределы; наоборот, идея предела, по-видимому, вызывает у него смех. В апреле, когда он должен был представить обязательную для всех региональных губернаторов декларацию об имуществе, он заявил, что всю его личную собственность составляют одна трехкомнатная квартира (наверное, он имел в виду двухкомнатную), 36 кв. м, в Грозном и «Жигули», советский «Фиат-Панда». Ничто ему не принадлежит – ни многочисленные роскошные автомобили из его автопарка в Центорое, которые можно посмотреть на YouTube, ни автомобили «Порше Кайен», которые он раздает направо и налево своим сотрапезникам и даже случайным журналистам, ни десяток скаковых лошадей, которых он держит в Дубае под присмотром южноафриканского тренера Германа Брауна, причем самый красивый жеребец, купленный у британского магната Энтони Оппенгеймера, обошелся Рамзану в сумму между 500 000 и 1000 000 фунтов стерлингов: все это принадлежит Чеченской Республике, а не ему. Ведь верно – заявил он недавно в интервью «Комсомольской правде», что поскольку «я служу народу, и у меня должно быть все, чтобы я мог работать». «Я – бедный чеченец, – уточнил он в том же интервью. – Все, что мне дал Всевышний, я ни от чего не отказываюсь». До некоторой степени это подтверждает председатель российской Счетной палаты Сергей Степашин: когда по каналу РЕН-ТВ его спросили о налоговой декларации Рамзана, он ответил: «Вся Чечня – его собственность. Не беспокойтесь о нем».
Но взятки берет не только хозяин, в Чечне все построено на них, как мы видели, к примеру, с платой за получение должности. Если какое-нибудь частное лицо хочет прикоснуться к деньгам, причитающимся ему на восстановление разрушенного в годы войны дома, то этот человек должен заплатить откат тем, кто его финансируют. И у машины сразу же заедает мотор: как рассказала мне моя знакомая Айшат, вся система фактически буксует, и, хотя Москва давно перевела деньги, никто еще их не получил; так, Айшат вот уже восемь лет ждет денег за свой сильно поврежденный дом. Все это приносит значительные доходы крупным чиновникам, которые готовы на все, чтобы сохранить свою должность. Хорошим примером могла бы послужить история бывшего кадыровского министра образования, которую мне рассказал Иса. Несколько лет назад Рамзан, как он часто делает, решил уволить этого министра, публично отчитав его по телевидению. «Убирайся с глаз долой!» – закричал ему он; не теряя самообладания, министр парировал: «Рамзан, ты можешь изгнать меня с глаз долой, но ты никогда не сможешь изгнать Ахмад-Хаджи из моего сердца!» За эти слова министр сохранил должность еще на два года; и один из двоюродных братьев Исы, который ремонтировал одну из четырех или пяти квартир министра, рассказал ему, что одна лишь мебель обошлась тому в 200 000 долларов. Вот каков министр образования; представьте тогда, как живет министр строительства или финансов…
Как бы там ни было, в Чечне невозможно отделить глобальный феномен коррупции от того, что следовало бы назвать внебюджетными цепочками государственного финансирования, это – форма параллельного налогообложения. Ведь при помощи как минимум части денег, которыми Рамзан ворочает, которые он растрачивает или вымогает, он строит сооружения на благо обитателей своего королевства: дороги, школы, больницы и разные части инфраструктуры. Я переночевал в глухом горном селении, где электричества не было с 1989 года; теперь электричество функционирует нормально, как и мобильная связь; а чуть дальше – селения, в которых газа не было даже в советскую эпоху, сегодня подключены к сети газопроводов. Недавно Рамзан издал указ о строительстве 200 домов в деревушках вокруг Голубого озера, в районе, расположенном выше Ведено, который сровняли с землей после депортации 1944 года, после чего он находился в запустении; впервые за 65 лет чеберлойцы, представители тейпа, жившего в этих местах, смоги вернуться в родные места. Все это, разумеется, стало возможным благодаря российским деньгам, значительным бюджетным суммам, вот уже много лет используемым для восстановления Чечни. Но сами по себе российские деньги еще ничего не объясняют: мы это видели в случае с Южной Осетией, где сотни миллионов, выделенных Москвой после прошлогодней войны, попросту испарились – наверняка куда-нибудь в Швейцарию или на Кипр, оставив город Цхинвали таким же разрушенным, как прежде. Дело в том, что Рамзан заставляет деньги работать, а если мимоходом обогащаются другие, то тем лучше: подобно Рейгану или Мобуту, он является большим адептом trickle-down economics [20] . Факт тот, что деньги, награбленные чиновниками – от мельчайших до крупнейших, – в значительной степени реинвестируются на местах, в форме ли рабочих мест в секторе строительства или в форме покупок, подарков большой семье; по слухам, Рамзан сразу раздражается, как только его агенты пытаются делать инвестиции за пределами Чечни. Он очень твердо придерживается линии, согласно которой его политика должна приносить видимые плоды – прежде всего реконструкция, – а его министры знают, что их личные счета в банках, квартиры и красивая мебель напрямую зависят от достижений их команд. Как признает Ваха, несмотря на его отрицание кадыровской системы: «У сына есть положительные стороны. У него хорошая голова, и он очень силен. Он заставляет людей работать. В конце 2005-го, когда Рамзан был еще вице-премьером, он перестроил проспект Победы (большой центральный проспект, впоследствии переименованный в проспект Путина) за две недели, к Новому году. Он обязал людей трудиться 24 часа в сутки, даже министров. Это очень хороший опыт для него, это его многому научило». Но обязать людей работать – всего лишь один аспект его метода. Рамзан и его приближенные фактически нашли весьма своеобразный способ прокручивать и накапливать федеральные деньги, направляемые на реконструкцию; придумали действительно новаторскую форму того, что я смогу описать лишь как leveraging [21] – и такое leveraging, конечно, основано на потенции насилия, которым они располагают, однако они ставят его на службу мощной экономической машине. Ведь если все начальники – от самого мелкого до самого большого – по всей цепочке пользуются спинами подчиненных или их «клиентов», то значительная часть этих денег, в свою очередь, забирается Кадыровым и вновь вкладывается в проекты – от базовой инфраструктуры до чрезвычайно причудливых престижных сооружений. Возьмем конкретный пример, подробности которого я тем не менее вынужден опустить, чтобы защитить моего информатора: принадлежащее государству учреждение, оказывающее услуги населению. Его директор сразу после назначения безжалостно обязывает всех кандидатов на работу в его учреждении платить ему, чтобы их приняли – независимо от их квалификации или доходов. Недавно сам Кадыров решил, чтобы это учреждение, которое сильно пострадало во время войны и подверглось лишь косметическому ремонту, было полностью перестроено. Смета, затребованная его службами, достигла 30 миллионов рублей, или приблизительно 700 000 евро (Чечня – один из редких регионов мира, который извлек выгоду из теперешнего кризиса: цены на стройматериалы сильно упали, тогда как спрос и финансирование не снижаются; а рабочая сила, разумеется, всегда недорога и может «пахать» за спасибо). Итак, от каждого отдела потребовали внести сумму, которую может собрать его начальник, а от директора – внести чуть менее 100 000 евро. Последний предпочел написать своему министру прошение об отставке; в тот же вечер к нему явились некие люди, разъяснив, что он может уйти в отставку, когда захочет, но лишь после внесения затребованной суммы. Директор в конечном итоге все-таки ушел в отставку, а финансирование было обеспечено вкладами разных министров и директоров строительных компаний. Но от этой аферы выигрывают все: Москва, которая отказывается финансировать фонды, получит фактуры счетов на 100–120 миллионов рублей, почти 3 миллиона евро, т. е. в четыре раза больше реальной стоимости проекта. Очевидно, 20% этой суммы останутся в Москве в виде отката для чиновников, и остаток же вновь окажется в Чечне, где те, кто финансировал проект, и, возможно, даже директор учреждения возместят свои издержки и даже извлекут прибыль. Сальдо пойдет к Кадырову, а часть вновь поступит в оборот, возможно, через ФАК, возможно, иначе, чтобы финансировать новые работы и привлекать новые фонды. Сам ФАК, финансируемый, как мы видели, посредством рэкета чеченских бизнесменов, обязательных изъятий из зарплат и части расхищенных денег, а также через вклады бизнесменов всех национальностей, стремящихся инвестировать средства в Чечню или просто добиться расположения Рамзана, платит за престижные сооружения, за Большую мечеть, Гудермесский аквапарк, Центоройский зоопарк и новый Грозненский исламский университет, но оплачивает также и менее заметные учреждения, такие как мечети или весьма интересный грозненский Центр исламской медицины, где физические болезни излечиваются наложением пиявок и традиционными лекарствами, а душевные болезни – с помощью изгнания духов, зрелищного и страшного. Таким образом, Чечня напоминает гигантскую машину, пускающую деньги в ход, способствующую их обороту и увеличивающую их количество. И Москва, конечно, тоже не дает себя одурачить в этом процессе. Как недавно – довольно откровенно – признал Дмитрий Песков, в ответ на мой вопрос: «Расхищение фондов – проблема во всех регионах… Я не сомневаюсь, что иногда Рамзан пытается – выражаясь бюрократически – сократить себе путь. Но когда вы пытаетесь реконструировать республику, столь сильно пострадавшую в ходе двух войн, то самое важное – достичь результатов как можно скорее, чтобы сделать жизнь бедных граждан по возможности сносной». Кризис не должен серьезно замедлить этот процесс: если бюджетные фонды на реконструкцию, конечно же, уменьшатся, то это в значительной степени будет компенсировано разрешением – которое стало возможным после отмены КТО и уже дано Рамзану – преобразовать грозненский аэропорт в международный. Помимо прямых рейсов Грозный – Мекка [22] это открывает самые разнообразные возможности. Начальником таможенной службы аэропорта, кажется, будет русский; несомненно, это место будет стоить дорого, и Рамзан не будет на него жаловаться. Как однажды сказала Наталья Эстемирова, которая, конечно, не отрицала размаха материальных успехов Кадырова: «Экономические приобретения находятся в обратной пропорции к моральному выигрышу».
Возвращение вытесненных
[23]
Если российская власть пренебрегает и коррумпированностью чеченского режима, и его злоупотреблениями, то существует один аспект политики Рамзана, который до сих пор ее сильно беспокоит: массовая кооптация бывших боевиков. Тем не менее это один из столпов «чеченизации» с первого же дня ее проведения; Кадыров-отец был избран отчасти как раз из-за способности убеждать прежних товарищей по оружию к переходу на его сторону. В последнее время его сын только и делал, что продолжал эту политику, причем с переменным успехом. Теперь не проходит и месяца без того, чтобы какая-нибудь известная фигура не перешла на его сторону или не вернулась в отчий дом. Прошлым летом я встретил Рамзана Ампукаева, лидера чеченской диаспоры в Бельгии, на Биржевой площади в Брюсселе; в марте 2005-го он скандировал антироссийские лозунги на большой манифестации в связи с гибелью Аслана Масхадова, президента – сторонника независимости, избранного демократическим путем после окончания первой войны и в конечном итоге убитого федералами; теперь, несмотря на то что Ампукаев по-прежнему живет в Бельгии, он выполняет там функции представителя Рамзана и убеждает других возвратиться на родину. То же самое можно сказать и об Умаре Хамбиеве, бывшем ичкерийском министре здравоохранения и представителе Масхадова в Европе; об исламисте Бухари Бараеве, брате знаменитого похитителя людей и отце Мовсара Бараева, командира группы, захватившей в заложники 800 зрителей [24] мюзикла «Норд-Ост» в Москве в 2002-м; о Бар-Али Тезиеве, бывшем муфтии и председателе Верховного шариатского суда, который в 2000 году стал беженцем в Австрии, и о многих других. Даже Ахмед Закаев, один из последних остающихся в живых вождей старой националистической иерархии и наиболее известная фигура «правительства Ичкерии в изгнании», все более откровенно флиртует с Кадыровым. Рамзан придает особое значение этому вопросу возвращения диаспоры; это одна из главных задач его министра внешних сношений, печати и информации, молодого Шамсаила Саралиева, который руководит телевизионным спутниковым каналом, вещающим по-чеченски 24 часа в сутки на диаспору; руководит он и веб-сайтом Chechnya Today, по которому каждый день можно смотреть новости грозненского телевидения. Сам Рамзан регулярно организует продолжительные телепередачи, где выступает перед сторонниками независимости, используя странную смесь публичного унижения, пропаганды успехов своего режима, поощрения «заблудших» к возвращению и проклятий в адрес непримиримых. Но президент также знает, что для того, чтобы чего-нибудь добиться, необходим индивидуальный подход, и он развернул прямо-таки политическую деятельность по установлению разнообразных контактов с диаспорой; часто он вызывает изгнанников по одному и посылает их к их прежним товарищам ради дискуссий. Например, в первые месяцы этого года Шаа Турлаев, бывший командир президентской гвардии Аслана Масхадова, отправился в большое турне по Европе, чтобы попытаться уговорить нескольких важных деятелей к возвращению. Шаа – характерная фигура в том, что касается двусмысленности отношений Рамзана с бывшими повстанцами. Его описывают как человека очень скрытного и молчаливого, который боролся с русскими с 1991 года; после избрания Масхадова чеченским президентом в 1997-м Шаа стал одной из его ближайших опор. После падения Грозного в начале февраля 2000-го Турлаев продолжал сражаться в горах на стороне Масхадова. Но полученное в 2002 году ранение в ногу – несмотря на лечение – в конце концов вызвало гангрену; а в 2004-м его бойцы вместо того, чтобы дать ему умереть (как желал он), привели его в некое селение, где он сдался Кадырову-отцу. В июне 2004 года Рамзан в Центорое представил его знаменитой русской журналистке Анне Политковской, которая – в очень важной для того времени статье – писала, что она не может понять, взят ли Шаа в заложники или же действительно встал на сторону Рамзана: Кадыров не позволял Шаа в ее присутствии говорить по-русски, и у Политковской сложилось впечатление, что перевод его ответов искажал их; Шаа напрямую ответил лишь на один вопрос журналистки: «Когда было самое счастливое время в вашей жизни?» – «Такого не было». Но, согласно мнению одного бывшего соратника Масхадова, которому Шаа недавно нанес визит в ходе своего европейского турне, последний всегда сохранял хорошие отношения с Рамзаном. В промежутке между двумя войнами Масхадов часто встречался с Кадыровым-отцом, и во время их переговоров телохранителям приходилось очень долго их дожидаться; в результате между приближенными Масхадова и приближенными Кадырова сложились крайне сложные отношения, которые, однако, сохранились, несмотря на годы конфликта между противоположными лагерями.