Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы
Шрифт:
Пекар из приличия еще раз просмотрел неокончательный вариант сценария и быстро его вернул.
— Да, да, представляю. Идея неплохая… — заверил он очкарика. — Да, я тоже считаю, так будет лучше. В целом может получиться недурненько, если, конечно, попадет в руки хорошего режиссера. Только бы вам опять не навязали какого-нибудь Навозова.
— Ну, что вы, что вы, с ним я покончил! — клянется унылый редактор, услышав имя малоизвестного режиссера. — Он бы нам все унавозил…
— Я к вам еще заскочу, тогда все и обговорим окончательно.
— Не забудьте справку о трехпроцентном налоге для козы. В бухгалтерии мне уже выговаривали.
— Конечно, конечно… Бегу, мне в девять надо быть в студии на Рынке…
Едва договорив, Пекар действительно пустился почти бегом, потому что увидел в окно перед газетным киоском очередную знаменитость, с которой ему надо было договориться о чем-то важном.
Вот видите, какой прекрасный пример того, что человек меняется. Да еще как! Как сказал бы поэт, силой своей воли меняет и свою собственную волю, и, схватив себя за вихры, подымается в высоту.
Пекар уже знает всех людей «искусства»; спроси его когда хочешь, он тут же ответит, кто с кем, что делает, что пьет, что ему уже запретили доктора и, главное, кто кого не любит, кто с кем разводится, кто с кем тайно сходится. Это не набор сплетен, это необходимейшая топография. Он в курсе всех перспективных планов, предложений и сценариев — по крайней мере точно знает, какие из них могут представлять интерес для его подопечной. Прекрасно осведомлен о важных переменах и сплетнях, которые эти перемены сопровождают, а часто даже и предвосхищают такие перемены, которые могут в конце концов и не осуществиться, но тем больше домыслов бывает вокруг них. Зайдет ли речь о популярной личности, и вы сразу почувствуете его тесный личный контакт с поименованным. Словечко «дистанция», которого боятся все актеры, он произносит так же таинственно и вполголоса, как они.
Нет, вы не думайте, что Карол Пекар человек бесхребетный, лебезящий перед какими-то подонками. Чего он на дух не переносит, так это массы прихлебателей, что всю жизнь трутся «около искусства». Главное — художественное начало, твердит он вместе с телегероем мастером каратэ Кунг Фу. Он враг праздности, боится рутины и заученных стереотипов, болота посредственности. Маленьких ролей для него нет. Он упорно и целенаправленно стремится к достижению высокого художественного уровня неповторимости и ценности любой своей работы. Ему свойственна и самоирония, благодаря которой его творческое мышление нетрадиционно. Из различных ситуаций, даже стрессовых, он находит принципиальный выход, руководствуясь соображением о том, достигает он или нет своего собственного, им самим намеченного уровня и вредит ли данная ситуация или способствует творческому росту его саанской козы. Вот таким человеком стал Карол Пекар.
Как-то раз в веселую минуту он признался собственной жене:
— Понимаешь, войду, остановлюсь, гляну туда, гляну сюда и уже знаю, кто есть кто.
И вот этот человек остановился перед входом в клуб, на котором висит ударная директива:
ТОЛЬКО ДЛЯ ЧЛЕНОВ И ИХ ГОСТЕЙ
Возле входа околачивается несколько нечленов, надеющихся, что их все же кто-то проведет. Пекар, собственно говоря, тоже еще не принадлежит к числу членов, но и проводить его сюда как гостя тоже ни к чему. Какой же он гость, если провел здесь столько свободных минут?
И, в конце концов, ведь за сдвинутыми вместе столами посреди зала уже сидят буйные дети искусства, более смелые братья нечленов, что толкутся перед входом. Они пьют с таким ожесточением, точно разведали что-то о готовящемся сухом законе или словно от этого зависит их путь в искусстве.
На них взгляд Пекара даже не задерживается. А в уголках под фикусами и филодендронами прячутся былые любимцы славы, вкушающие то, что им приготовили день и повар. Пекар выбрал среди них старейшего, наизаслуженнейшего, поедающего шницель свой насущный.
— Добрый день, маэстро, мое глубочайшее почтенье! Поздравляю, поздравляю! Видел, видел! Шедевр! Могу присесть на минутку? Заскочил вот выпить кофе.
Мало кто совершенно равнодушен к похвале, и маэстро с полным ртом неопределенно кивает.
— Но постановка! Это же туфта!
— Туфта? — выхаркивается из маэстро полувопрос и кусок жареной картошки, потому что Пекар задел за чувствительную струнку. — Туфта?
— Конечно, право слово. Я тоже должен был с ним работать, а он за два дня до читки и говорит мне: «Эхм, эхм, пьеска эта камерная, эхм, эхм, играется в подземных катакомбах монастыря, эхм, эхм, козе там, собственно, делать нечего». Так прямо и сказал.
— Так, так, — кивает маэстро, ему, очевидно, нравится, как Пекар пародирует речь и жесты известного режиссера.
— Делать нечего? — спрашиваю я. — Кто же за это в ответе, режиссер или коза? Зачем тогда нужен режиссер? Или он формирует действие, дает ему мысль, направление, подтекст, или мне с ним не по пути! Знать не желаю, не работаю, положу это, и до свиданья.
— Так, так, до свиданья, — поддакивает добродушно маэстро.
За свободный столик садится молодой человек философического склада, с изумленным взглядом на мир, и обращается к собеседнику Пекара:
— Разрешите, маэстро, у меня такая проблема…
— Так, так, проблема, — кивает старый актер, но Пекар решительно врывается в диалог:
— Если у вас проблема, напишите в «Семейную хронику» «Праце». Там разрешат все ваши проблемы, будь то плоскостопие, тля на цветах или супружеская неверность. Насчет проблем общественных с доверием обратитесь в «Молодежный прожектор». Рассуждать с вами о Брехте мы не станем, этим надо было заниматься в вузе. А у нас и своих забот хватает.
— Точно, забот, — соглашается маэстро, и перепутанный юноша пятится назад, хватаясь от страха за столы и жардиньерки.
— Вот, в таком разрезе, — подытоживает свой выпад Пекар. — Может, это непопулярно, но я утверждаю, что нынешняя молодежь ужас как избалована. Нам никто не помогал, и вот они мы. Нельзя же до бесконечности пичкать их тривиальными поучениями, водить за ручку…
— Правда, правда, — соглашается маэстро, — этот шницель сегодня какой-то ни рыба, ни мясо. А юноша этот — ловкач!
При выходе Пекар столкнулся в толпе робких нечленов со своим вечным преследователем Гутфройдом. Пекар был в хорошем настроении, и его осенило, как можно раз и навсегда избавиться от Гутфройда. Или хотя бы попытаться это сделать.