Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы
Шрифт:
Почему мы так отчаянно боимся проявить сообразительность, подумал дед. Шесть лет или шестьдесят — это одна и та же капля росы.
Девочки красовались в новых бантах, и смотреть на них было одно удовольствие. Платьица как розовые лепестки, на тонких ножках — белые гольфы, и это было совсем прелестно.
Мальчишку цапнула изящная белая рука, пятиголовая королева с пурпурными коронами, голубиное перышко и когти стервятника.
— Посмотри на нашу Геленку, какая она послушная девочка, — сказала эта пани, и голос у нее был как спелый хлеб. Мальчик обмочился, но пока что об этом знал он один. Его так часто лупили,
А вон там девчонки-березки, у которых на уме только парни и французская мода, ковыляют на высоких каблуках, длинные платья висят как на вешалках, путаются между коленями, а в глазах диковатая прелесть испуганных жеребят и страстное желание стать на десять лет старше.
Мама мальчика взглянула на сыночка и сразу все увидела, но продолжала улыбаться, — зубы белые, волосы как беличья шубка, и сама она — воплощенная мягкость, доброта и нежность.
— Мы возим Геленку три раза в неделю на ритмику. Живым детям необходимо находить занятие, надо, чтоб они больше двигались.
— Я ему подвигаюсь, негодяю, — небрежно возразила мама мальчика, все еще улыбаясь, чтобы каждый понял, что в их семье слово «негодяй» — нежный и горделивый комплимент.
И они пошли туда, откуда пришли, потому что длинные синие брюки мальчика начали темнеть посредине.
У Еника тоже зачесались подошвы и захотелось удрать. Перед школой пищала толпа, собравшись впервые после каникул, невозможно было разобрать собственных слов — а сколько новостей и всевозможных приключений накопилось за лето.
— Ты приедешь за мной? — У Еника был сдавленный голос.
Мамы все нет как нет. А дед щелкнет себе спокойно кнутом и уедет.
— Приеду.
— Правда приедешь?
— Будь уверен.
— Даже если у меня не хватит терпенья дождаться тебя?
Дед растроганно кивнул. Он проводил Еника взглядом; внук медленно и робко направился к школьным дверям. Из окна второго этажа высовывался школьный сторож и грозил визжащей гурьбе ребят кулаком. Еник остановился в нескольких шагах от школы, не доходя до порога, будто шел совсем в другое место. Похоже, ему хотелось оглянуться. Ранец казался чуть ли не больше его.
— Счастливого пути, малыш, — пожелал ему дед так тихо, что услышал только сам.
* * *
— Эй, дед, кто это тебя наколдовал здесь?
Дед как раз слезал с телеги. Давно забылись движения, которые прежде он повторил бы и во сне: с козел на дышло, опершись о лошадиный круп, потом на валек, все еще не выпуская из рук жесткого хвоста, пока ноги не встанут на твердую землю. Конечно, это вам никакой не цирковой помер, но всегда следовало придерживаться за что-нибудь, потому что лошадь живет своим умом, обычно совсем не тем, что возница, и почем знать, в какой момент придет ей в голову ненароком дернуть телегу, чтобы ущипнуть травки. Уже стоя на твердой земле, дед посмотрел — кому принадлежит голос как из треснутого горшка? Ага, Бездичек, известный плут, с брюхом как мешок арбузов и иссиня-багровым лицом. Уже добрых лет сорок у него вид как перед апоплексическим ударом, и к тому же Бездичек страдал астмой.
— Кто ж еще, как не сатана, — ухмыльнулся дед. — И морда у него в точности твоя.
Бездичек заулыбался, а лицо его потемнело… Дед струхнул, по спине у него пробежали мурашки: ну, как грохнется сейчас на землю, проклятый мужик!
— Неужто у меня в пекле брательник? — просипел Бездичек. — Либо, не дай боже, папанька?
— Это уж ты сам соображай, — посоветовал ему дед.
— Ну, показывай свой товар. — Бездичек запустил руку в ближайший ящик, аккуратно тряхнул добычей, чтобы ни одна виноградина не упала на землю, и ловко, как каменщик раствор, шлепнул гроздья в воронку маленькой мельнички. Ладонью нажал на включатель, виноград подпрыгнул в своем первом и одновременно последнем танце, и большая ароматная капля брызнула деду точно под нос. Бездичек, процедив сок в высокий и липкий цилиндр из полихлорвинила, с важным видом погрузил в него спиртомер.
— Четырнадцать градусов… Вы что ж это рвете, мужики?! Куда торопитесь, дозреть не даете?!
Бездичеку хватало дыхания лишь на короткие фразы.
— Ну и что? — Наклонив голову, дед смотрел, не убавил ли Бездичек какой градус. Винные заводы не отличались щедростью. Ведь что ни градус — плати лишнюю крону. — По-твоему, пятнадцать градусов для мюллерки мало?
— Сколько?! — Бездичек присел перед спиртомером, опираясь о землю руками, как перед спринтерским стартом. — Ух и сквалыги вы, кооперативщики!
— Взвешивать тоже ты будешь? — ядовито осведомился дед.
— Ну и что?! Глазей, глазей! Под руки!.. Покамест я вино сам делал… Не собирал. Пока соку не было. Двадцать градусов!
— К концу октября у трамина тоже будет двадцать, И может быть, даже у рислинга.
— Во-во! Кооперативщики всех умней! И сквалыги! Вы у государства как заноза. Вот что я тебе скажу.
Все кругом было липкое от виноградного сока, ладонь приклеивалась к ручке, а подошвы к бетону. Сладкий аромат и осиное жужжание. Тракторы следовали друг за другом, прицепы, выстланные полиэтиленовой пленкой, подъезжали к одному из двух жестяных корыт.
Мужчина в белых резиновых сапогах поставил вилы, открыл борт, мотор трактора взвыл, сверкнул поршень гидравлического подъемника, и тонна винограда плюхнулась на решетки загрузочной воронки. Белые лопасти спирального транспортера заталкивали виноград в трубопровод, где-то глубоко под дрожащей землей грохотали дробилка и решета, по переплетению труб размельченная масса поступала на гидравлические прессы, а оттуда сусло стекало в бочки, и дробина, сухая до того, что ею можно было бы топить печку, сваливалась на кучи за складом. В одну воронку ссыпали черный виноград, в другую — зеленый. А из погреба перед рождеством вывозили молодой руланд, рислинг рейнский и влашский и еще десять других марок вина. Колдуны, да и только.
Дед не спеша, с достоинством высыпал ящик за ящиком на транспортер. Рабочий в белых сапогах ходил по винограду и вилами очищал решетки. На каждый из потоков он высыпал по ведру пиросульфита — залог будущего успеха.
Чтоб вас черти взяли, бесился про себя дед, и как же ему хотелось треснуть рабочего красным ящиком по башке! Так обращаться с виноградом! Это не сбор винограда, а производство томата-пюре. Более уничтожающего сравнения дед не знал. Томат-пасту с маркой фабрички в родной деревне он не то что в рот не взял бы — не понюхал бы, грози ему хоть смерть от цинги.