Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы
Шрифт:
[5]
РЕНЕ У ДОКТОРА СИКОРЫ
В комнате, куда входит Рене, два письменных стола, поставленных друг против друга, а меж ними еще один, круглый, с двумя креслицами. В противоположной стене — звуконепроницаемая дверь, та самая — по словам Ван Стипхоута, — что так внезапно открывается, и на пороге ее возникает директор. Да, нужно быть начеку, вдруг и сейчас возьмет да заявится! За одним письменным столом сидит сравнительно молодой человек, постарше, правда, чем Рене себе представлял, за другим — худая улыбчивая женщина, судя по всему секретарша. Рене входит, доктор Сикора, пригласив его сесть в кресло, продолжает разговаривать с секретаршей. Рене смущен:
— Итак, приступаешь, да? Не надо мне ничего говорить, мне все о тебе сообщил Ван Стипхоут.
— А он как? — справляется Рене о Ван Стипхоуте, стремясь, с одной стороны, отблагодарить прозаика за хлопоты такими же хлопотами, а с другой — дать понять доктору Сикоре, что и он, Рене, друга не забывает. — А он когда приступает?
— Несколькими днями позже. Ему еще нужно уладить кой-какие формальности. У тебя как с театром, ориентируешься?
— Да так, не очень, — мнется Рене, ошарашенный вопросом. Но, почуяв, что доктор Сикора ждал положительного ответа, корит себя, что разочаровал его. Тьфу ты черт, Ван Стипхоут говорил же ему, что доктор Сикора не только юрист предприятия, завсекретариатом директора, но и активный деятель заводского клуба! Он слывет здесь двигателем нижненской культуры и день-деньской печется о том, чтобы удержать свою репутацию — как же Рене мог запамятовать?
— Надо бы, ребятки, здесь все как-то всколыхнуть, вроде бы свежую струю влить, — говорит доктор Сикора тоном учителя, который журит ученика за неверный ответ, но в то же время не сомневается, что ученик, зная верный ответ, просто случайно оговорился. — Немного все-таки в театре кумекаешь, ну хотя бы посоветовать и всякая такая штука, а?
— Ну, так-то конечно, — отвечает Рене, покрываясь потом. — Немного.
— А что тебя, скажем, в этих делах больше занимает или что, скажем, ты лучше знаешь? — наседает доктор Сикора. Ах да, Ван Стипхоут еще говорил, что доктор Сикора собирает по селам народные песни для заводского ансамбля «Ораван», им же самим организованного, и что мечтает издать собственноручно иллюстрированную брошюру о плотогонстве. Да вот беда: хобби доктора Сикоры слишком далеки от интересов Рене.
— Ну, наверно, в общем-то, дети, пионеры и тому подобное, — подправляет Рене, насколько возможно, свой предыдущий ответ.
— Вот и отличненько, детский театр — это как раз в самую точку. При школе что-то вроде этого затевается! — восклицает доктор Сикора уже более довольным тоном. — В самом деле, ребятки, надо что-то делать, здесь все это, понимаешь, позарез нужно, да и вам пошло бы на пользу. Ты уже был в кадрах?
— Нет, я только приехал.
— Ну, ступай в кадры. С отцом-то что?
Рене в сильнейшем замешательстве. Доктор Сикора — вот уж истинный мастер по части доверительных разговоров! А впрочем, трудно угадать, что именно он знает, но похоже, что знает все. И даже нельзя определить, проинформировал ли его Ван Стипхоут, или же он получил сведения из юридических кругов. Ведь и такое не исключено, ибо отец Рене, так же как и доктор Сикора, юрист. И хотя отец Рене пенсионер по инвалидности и доктор Сикора гораздо моложе его, они вполне могли быть знакомы, более того — если судить по тону доктора Сикоры, то отец Рене даже близкий его друг. Должен ли Рене принять этот доверительный тон? Судебный процесс по делу отца состоится в самое ближайшее время, и Рене даже не счел нужным упомянуть об этой истории в автобиографии, приложенной к анкете. Но если бы утайка вышла наружу и его попрекнули бы этим, у него нашлась бы убедительная отговорка: в то время, когда он подавал заявление, дело закончено не было, суд мог признать отца невиновным — так с какой же стати писать об этом в автобиографии? Он не только не написал об отце в автобиографии, но и говорить на эту тему не собирался ни с кем. Конечно, Нижняя от Жилины — рукой подать, найдутся люди, которые вскорости все разнюхают, но Рене был полон решимости молчать, покуда не припрут его к стенке. Но что за чертовщина — заговорил с первым человеком, и вопрос об отце уже навис над ним. Рене решает ответить доктору Сикора в столь же доверительном тоне.
— В ближайшее время, где-то в январе, будет суд, — говорит он, смиряясь с фактом, что, кроме доктора Сикоры, посвящает в свою тайну и обратившуюся в слух секретаршу.
— Да, но пока тебя не спрашивают, не болтай, — замечает доктор Сикора. — А спрашивать тебя никто здесь не станет.
При этих словах Рене опять невзначай взглядывает на звуконепроницаемую дверь, и доктор Сикора этот взгляд перехватывает.
— Директора сейчас нет, представишься ему позже. А теперь ступай в кадры. Знаешь где?
— Нет, — качает головой Рене и внимательно выслушивает объяснения доктора Сикоры.
[6]
РЕНЕ В ОТДЕЛЕ КАДРОВ
В отделе кадров Рене — личность уже известная. Как только он входит, одна из сотрудниц встает, набирает какой-то номер и докладывает в трубку:
— Да, он здесь.
Другая сотрудница приглашает Рене сесть.
— Постою, — говорит он, и уже только потому, что сказал это, не садится даже после второго приглашения.
Комната просторная, в ней четыре письменных стола, два против двух, а в углу еще столик со стульями — здесь, наверное, посетители отдела кадров заполняют всякие анкеты. Рене стоит возле столика и в ожидании разглядывает женщин в комнате. Определить их служебное положение — дело для него пока сложное. Но две женщины постарше, те, что с ним уже заговаривали, кажутся ему здесь главными. Кроме них, еще две молодые девицы. Одна, поставив правое колено на стул, правый локоть на стол и подперев ладонью голову, бесцеремонно разглядывает его, с трудом подавляя смех. Другая девица принимается поливать цветы и несколько раз, тоже едва сдерживая смех, прошмыгивает мимо Рене. Что смешного? — думает Рене, стараясь не показать виду, что нервничает. Из-за этого у него начинает слезиться левый глаз — стеклянный, он в такие моменты жизни всегда начинает сочить слезу. Рене незаметно смахивает слезы мизинцем. Однако нервозность, полушубок и жара в комнате продолжают делать свое подлое дело: на лбу у Рене выступает пот. Тыльной стороной руки он утирает его и думает: коленопреклоненная красивей. Пот выступает снова. В этот миг отворяется дверь, и поднявшийся сквозняк осушает его лоб.
В дверях, улыбаясь и кокетливо склонив рыжеволосую голову, стоит весьма полная женщина лет пятидесяти. Еще когда звонили по телефону, Рене понял, что звонят женщине, о которой шла речь в кабачке «У малых францисканцев», и сейчас ничуть не сомневается, что это именно она. Однако делает вид, будто ему и невдомек, что женщина пришла ради него. А женщине в дверях недолго и обидеться — ведь ее своеобычная внешность уже не однажды избавляла ее от необходимости представляться; она уверена, что Рене тоже наслышан о том, как она выглядит, и потому дает ему еще секундный шанс узнать ее. Однако шанс остается неиспользованным. Женщина сдается и, закрыв за собой дверь, подходит к Рене:
— Товарищ Рене?
Только теперь Рене неловко разыгрывает внезапную реакцию:
— Да!
— Пандулова.
Совершается знакомство. Товарищ Пандулова — сотрудницам-кадровичкам:
— Товарищ Ферьянец у себя?
Только сейчас Рене замечает, что в комнате есть еще одна дверь, ведущая в соседнюю, на двери табличка: ТЕОДОР ФЕРЬЯНЕЦ, НАЧАЛЬНИК ОТДЕЛА КАДРОВ. Рене осеняет: за дверью сидит шеф присутствующих здесь женщин. И имя «Ферьянец» вселяет в него страх.
— Нет, там нет никого, — говорит одна из тех, что постарше, и Рене становится легче.