Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы
Шрифт:
— Я — Рене.
— Тршиска, — с присвистом прокатывает он свою чешскую фамилию. — Кем же вы будете у нас работать?
— Редактором.
— Ах да! С Пандуловой.
Тршиска выходит из комнаты, в кухне что-то звякает. Он возвращается.
— Оставьте в покое дядину шапку! Сегодня рисовать не будем!
Мальчики изгнаны.
Тршиска приносит из кухни две чашки кофе, приглашает Рене к столу.
— Вы холосты? — спрашивает Рене.
— Нет, разведен.
— А, вот что…
— Понимаете… Жена с сыном осталась в Ланшкроуне[18]. Я работал там в «Тесле», а после всей этой кутерьмы взял да и махнул сюда. Прочел я тот самый вербовочный номер со статейками про рыбалку. Вы его уже видели, да?
— Не видел.
— Ну, Пандулова покажет. Из-за всей этой катавасии нервы у меня совсем сдали, да и вообще нервы у меня давно ни к черту, поэтому я и хожу на рыбалку. Такие дела…
— Но связь с женой и сыном у вас, конечно, налажена?
— Нет, даже не пытаюсь. Она вышла замуж.
В эту минуту Рене приходится исключить всякую возможность, что хотя бы одна из женщин на фотографии — бывшая жена Тршиски. Разве что новая возлюбленная? За разговором Тршиска встает и принимается освобождать один шкаф. Среди извлеченных вещей — удочка, спортивная куртка и части фотоувеличителя. Кто знает, может, за шкалой приемника лишь случайное фото незнакомых женщин, которое Тршиска считает особо удавшимся? Шкаф наконец освобожден, Рене распаковывает свой чемодан. Привез он сюда и немного книг — разговор сворачивает на литературу. Тршиска называет нескольких писателей, которых когда-то читал, среди них и Чапек[19]. У Рене случайно оказывается одна книжка Чапека — он предлагает ее Тршиске, и она сразу же водворяется на радиоприемник, поверх последнего номера «Техники связи»: это место отныне и надолго станет местом ее отдохновения. Затем Тршиска — к величайшей радости Рене — предлагает разобрать третью кровать:
— Разберем — тогда Жуффа черта с два нам кого подселит!
Кровать в разобранном виде отправляется в подвал, постельное белье — к комендантше-кастелянше. Лишь два одеяла — по совету Тршиски — они оставляют себе. Тршиска кнопками укрепляет их на стеклянной двери, ведущей в прихожую: дверь, мол, таким манером становится светонепроницаемой. Не раздеваясь, они заваливаются в постели.
Кровать Тршиски стоит у самой дальней от балкона стены, кровать Рене — у той, где, кроме балконной двери, еще и радиатор. Ноги его оказываются у самой двери, ребра — вдоль ребер радиатора. Отопление работает, в комнате становится жарко. Мысли обоих квартирантов текут сейчас в одном направлении.
— Тут сразу за фабрикой, — подает голос Тршиска, — вы уж, верно, заметили, мощная теплостанция. Вырабатывает куда больше тепла, чем заводу требуется, с потенциалом построена. А расходовать приходится все тепло, так как вентили один дерьмовей другого. Вот попробуйте.
Рене пробует. Батарея, к его удивлению, чуть теплая.
— Не эти, вон те, подальше, эти первые три ребра не работают.
Коснувшись батареи на несколько секций дальше, Рене мгновенно отдергивает руку — пусть Тршиска видит, что он целиком с ним согласен. Тршиска хохочет. Кто-то стучит.
— Войдите!
Входит молодой человек.
— У вас отопление работает?
— Работает.
— А наверху нет, у нас там собачий холод.
Тршиска отсылает молодого человека в подвал, подсказывая, что и как там нужно сделать. Парень уходит, минутой позже возвращается, просит плоскогубцы и снова исчезает. Рене в этих вещах полный профан, и Тршиска не нарадуется, что может объяснить ему принцип работы отопительной системы. Но вскоре парень опять заявляется — даже с плоскогубцами дело, мол, дрянь. Тршиска, сунув ноги в ботинки, спускается с парнем в подвал. Вернувшись через минуту, с довольным видом докладывает Рене, что все в порядке. Он заканчивает изложение принципа работы отопительной системы, но для Рене все это китайская грамота. Тогда Тршиска, снова обувшись, просит Рене сделать то же самое, и они вместе, сегодня уже во второй раз, спускаются в подвал.
Тршиска: — Вон там вода идет вверх, а вон там — вниз.
Рене чувствует, что камень, на котором они стоят, холодный и сырой и что все, о чем говорит Тршиска, его ничуточки не занимает. Однако под конец, чтоб Тршиска не вздумал повторяться или чтоб паче чаяния не обиделся, говорит:
— Ага!
И из вежливости еще спрашивает, что это на трубах.
— Накипь. Между тем вечереет.
Раздевшись, они ложатся, в постелях еще немного беседуют, слушают радио. Потом Тршиска, выключив радио, просит Рене приоткрыть балконную дверь. Рене, привстав в кровати на колени, слегка приоткрывает дверь. Над противоположным холмом светится красный огонек.
Тршиска командует: — Больше… Больше… Малость убавить… Порядок! Теперь ночью будет около двадцати градусов выше нуля. У меня это выверено как часы. Покойной ночи.
— Покойной.
С этого мгновения они перестают существовать друг для друга, хотя ни один еще не спит. Рене полон мыслей о завтрашнем дне. Встанет он ранним утром и впервые пойдет к шести на работу. Надо будет умыться. Мыло он еще не положил в ванную — оно в игелитовом мешочке, который он повесил в шкаф, там и зубная паста и щетка, придется хорошенько чистить зубы, а то еще Тршиска, заметив, что его щетка по утрам сухая, запрезирает его. Дело отца назначено к слушанию через два дня, надо будет взять отпуск. Уже сегодня его так и подмывало сказать об этом, но все-таки решил повременить. Успеется завтра. «Зачем вам отгул?» — спросит товарищ Пандулова. «Надо уладить кой-какие дела». — «Какие дела?» — «Личные дела». — «Какие такие личные дела?» То, что известно доктору Сикоре, наверняка известно и товарищу Пандуловой — скрывать толку нет, это ясно как день. «У меня отец под следствием». — «Почему вы это не указали в анкете?» — «Там такой графы не было». — «А в автобиографии почему не написали?» — «Решил до суда подождать — авось освободят отца». — «Вашего отца? Ха-ха-ха! С какой же стати его освобождать, царь?» — «А, это ты, Ван Стипхоут?» — «Нет, это я, длинноногая секс-бомба Ангела Баникова». — «Рад, что познакомился с вами. Я научу вас рифмовать Ангелу, да и другим потрясающим рифмам». — «И ритму?» — «И ритму, конечно. Приходите в редакцию». Нет, в редакцию ее нельзя приглашать, пока у него нет собственного стола! Хотя подумаешь — сядет за стол товарища Пандуловой, и дело с концом. «Милости просим, Ангела. Ваше имя Ангела рифмуется с ангелом, не дурно ведь?» — «Не дурно. Это ваш стол?» — «Мой». — «Но я уже была здесь, и тогда за ним сидела товарищ Пандулова!» — «Сидеть-то сидела, но уже не сидит, теперь за ним сижу я!» Ангела смеется, от смеха растет в ширину, и это уже не Ангела Баникова, а товарищ Пандулова. Приняв необычайно строгий вид, она говорит: «Это не ваш стол, товарищ Рене, и вообще у вас не будет стола, потому что вы врун — и сейчас наврали, и в анкете наврали!»
Внезапно распахивается дверь в переднюю, Рене вздрагивает, но никто не входит — это просто сквозняк. Холодный поток воздуха овевает его ступни, торчащие из-под одеяла, — комната в эту минуту открыта всем ветрам, будто спят они вовсе не в комнате, а в каком-то парке на лавочке, или в каком-то коридоре, или в зале ожидания. И Тршиска — он тоже не спит — встает и закрывает дверь, завешенную от света двумя одеялами.
— Наладились гнать их из сырого дерева, — брюзжит он.
Рене молчит, Тршиска снова укладывается.
[9]
ПРОЦЕСС
В Жилину Рене попадает вечером, накануне процесса. Мать уже томится в нетерпении. Процесс по делу отца и еще четырех врачей начнется завтра утром и продлится три дня. В свое время все впятером хаживали играть в карты к одному мяснику, заведующему крупной скотобойней, год назад угодившему в тюрьму за различные махинации. Сейчас он, выступая главным свидетелем обвинения, должен уличить своих картежных партнеров в том, что за игрой они ели ворованную ветчину, да еще домой прихватывали снедь того же происхождения.