Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы
Шрифт:
Заглядывает в редакцию и почтальонша. Обычно она приходит к товарищу Пандуловой, но кое-когда с иным письмом и к Рене. Она уже знает его и доверяет ему — однажды, принеся товарищу Пандуловой деньги и не застав ее в комнате, вручила деньги Рене. Это восемьдесят крон, на квитанции в графе «отправитель» — какое-то незнакомое мужское имя, а в графе «назначение» — слова: «налог на ребенка». Алименты, смекнул Рене и углубился в работу.
Статья на производственную тему по-прежнему ему не светит — на столе у него некое «предостережение». Написано оно корявым почерком, но в сочной разговорной манере. Автор «предостережения» — товарищ Вигаш, комендант с Малой Оравы. Рене уже известно, что под понятием «Малая Орава» подразумеваются два двухэтажных дома на противоположном
Рене отправляется на Малую Ораву под вечер. Ему надо пройти висячий мост, что в нескольких шагах от их общежития, а потом с километр топать вдоль противоположного берега. Рене в первый раз переходит узкий, шаткий мостик на двух тросах, затянутый по сторонам сеткой. Позади него остаются огни «колонии» — так называется квартал новых домов вокруг завода, где обитает и он, впереди — огни Малой Оравы, а вверху, на холме, краснеет огонек ретрансляционной мачты, о которой уже говорил Тршиска. Рене идет по тропинке. Почти сразу же за мостом его нога, нырнув под снег, хлюпает по грязи. Оттепель. Грязи все больше, и она все мягче. Ее буруны перекатываются через края башмаков. В них уже до черта воды. Ноги все тяжелее — грязь налипла и на подошвы. И в довершение всего — Рене ненароком вбегает в огромную лужу. Чувствуя, что проваливается, прыгает в сторону, но попадает в еще большую глубину, прыгает во второй раз, но столь же неудачливо, а так как возвратный путь чреват не меньшей опасностью, устремляется вперед. Выскочив на сушу и оглянувшись, к удивлению своему обнаруживает, что преодолел вброд море. А как же теперь вернуться домой? Этим путем — никоим образом. Но тут вдруг его озаряет, что описание драматического пути будет достойным обрамлением для будущего интервью, и эта мысль его утешает. Преодолев еще несколько метров, убеждается, что он на острове. Со всех сторон море; еще более неоглядное, чем то, которое он перешел вброд. Как же люди ходят здесь на работу? Не иначе как есть окольный путь, через деревню. Что подумает товарищ Вигаш, увидев его таким загвазданным? Что он, редактор заводской газеты, просто олух, ежели отправился на Малую Ораву именно этим путем. Рене решает вернуться. Обратной дороги он уже не выбирает — мчится по морю галопом. Теперь ему вообще все трын-трава: шлепает куда ни попадя. Раза два-три едва не падает. Наконец-то — о блаженство! — где-то поблизости скрипит мостик. Какой-то мужчина шагает по нему, светит себе фонариком и, бодренько пройдя мимо Рене, удаляется в том направлении, откуда наш герой только что воротился. И еще негромко при этом насвистывает.
— Да-а! А иные тут в лакировках топают, и хоть бы хны, — говорит Тршиска, глядя, как Рене вешает на радиатор носки.
На следующий день Рене берет заметку товарища Вигаша и, оставив всякую надежду на встречу с ним, переделывает ее в интервью. Для этого многого и не требуется: пересыпь фразы товарища Вигаша вопросами — и дело с концом! Например: «Товарищ Вигаш, чем вы объясняете нехватку воды на Малой Ораве?»
А про себя думает: благодарю покорно за такую нехватку. Воды там — море разливанное.
Вот так Рене трудится. Борется с препятствиями. А Ван Стипхоута нет как нет.
[11]
ПОЯВЛЯЕТСЯ ВАН СТИПХОУТ
«Что ж, в конце концов пора перейти с Тршиской на «ты»!» — решает в один прекрасный день Рене. Случалось, когда в 5.50 утра они выскакивали из дому — на заводе полагалось быть в 5.55, а до завода было как раз 5 минут рысцой, — Тршиска в ответ на предупредительный жест Рене, уступавшего ему дорогу в подъезде, кричал: «Беги!», но после работы снова возвращался к своему привычному «вы».
В день, выбранный для этого торжественного ритуала, Рене по пути с завода покупает бутылку терновки. Лимоны дома найдутся. Этот эквивалент «чинзано», прозванный знатоками «шумиголова», в те годы на Оравщине был особенно в моде!
Придя в общежитие, Рене застает Тршиску по обыкновению в кухне. Отлично! Пока тот что-то сварганит и поест, Рене успеет приготовить маленький сюрприз. Он моет два стакана из-под горчицы, наливает вина. Разрезает лимон. В каждый стакан бросает по дольке. Неожиданно входит комендантша-кастелянша с бельем, за ней дети.
— Что хорошенького стряпаете, пан Тршиска? — кричит она, входя в переднюю.
— Да ерунду всякую, — доносится из кухни.
А у Рене уже вертится на языке, что, дескать, иной раз и промочить горло святое дело, но комендантша-кастелянша, войдя в комнату, не отягощает его лишними вопросами. Быстро сменяет белье и говорит:
— Ярко, Палько, домой!
Мальчики забиваются в угол. Комендантша предоставляет обитателям комнаты самим избавиться от них и уходит.
Рене сидит у наполненных стаканов и ждет, когда же наконец Тршиска вернется из кухни. Мальчики подлетают к столу.
— Что тут у вас, дядя?
— Лимонад.
— А что вы с ним будете делать, дядя? Пить, да?
— Да, пить.
— Дядя, нарисуйте нам что-нибудь.
— В другой раз, — говорит Рене. Ага, кажется, Тршиска уже идет… — А теперь ступайте домой!
Но мальчики, видать, не из послушных.
Тршиска прохаживается туда-сюда по комнате, наполненных стаканов, должно быть, не замечает. Рене ничего не остается, как обратить на них его внимание.
Тршиска: — Зачем вы это, право, вы же знаете, я не пью.
— Да уж пора нам выпить на брудершафт, — говорит Рене; хоть он и моложе, но сие мероприятие финансирует он.
— Что ж, на «ты», так на «ты», за это я, понимаешь, выпью, это точно! — говорит Тршиска и поднимает стакан. — За твое здоровье!
— И за твое! — поднимает бокал и Рене, они чокаются и отхлебывают по глотку. Глоток Рене немногим больше.
— Скажи, Иван, ты, видать, в Братиславе здорово привык зашибать?
Рене уже давно не слышал своего имени, произносимого кем-то другим, он наслаждается его сочным звучанием и за полученное удовольствие платит Тршиске таким же удовольствием:
— Ну что ты, Мирослав. Так, самую малость.
— Не скажи, среди литераторов закладывать — обычное дело, а то нет, что ли? — не верит ему Тршиска. — Литераторы — они спокон веку богема. Ясное дело. В алкоголе вы вроде вдохновение черпаете, так оно, Иван? Я пью в редких случаях, да и то мало. Литработники до литра охотники, так ведь, Иван?
Смеясь, оба снова отхлебывают.
Рене: — Я тоже пью редко. Не переношу, когда много.
— Ну, это ты брось! Если учесть, как ты питаешься, неудивительно, Иван, неудивительно, — говорит Тршиска. Он чувствует угрызения совести: пьет вино Рене, тогда как сам не попотчевал его своим кулинарным изделием, но что теперь делать — от кулинарного изделия уже и следа не осталось. — Ты, Иван, правда, по воскресеньям всегда дома отъедаешься; скажи, Иван, мамаша-то твоя о тебе заботится, так ведь, Иван?
Рене: — Так-то оно так.
Тршиска: — Тебе-то хорошо, Иван, есть куда съездить. Тебе-то хорошо!
Рене чокается со стаканом Тршиски, как бы заставляя его допить, и допивает сам. На дне кружочки лимона — они высасывают их, а корки бросают в пепельницу. Комендантшины мальчики пожирают их восхищенными взглядами. Рене снова наполняет стаканы, в каждый бросает по новой дольке лимона.
— Что глазеете, ребятки, а? — спрашивает Тршиска и смеется.
И Рене, смеясь, шутливо предлагает: