Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы
Шрифт:
— Да-а-а, да-а-а, пра-а-авильно, пра-а-а-авильно! — поддакивает Ван Стипхоут и внезапно выкрикивает: — Товарищи женщины! А жизнь ведете культурную?
А это уже предел глупости, думает Рене, краснея за Ван Стипхоута. Но что происходит? Девушек вдруг так и понесло: оказывается, пятеро из этого цеха поют и танцуют в ансамбле «Ораван». Итак, у Рене уже в кармане заметка о простоях — то-то товарищ Пандулова порадуется, что в номере будет нечто о производстве, — да и еще парочка других тем.
— Царь! — Рене дома тоже стал уже частенько говаривать «царь». — Ты, царь, пожалуй, все-таки психолог!
А Ван Стипхоут, в благодарность за признание, наклоняется над консервной банкой китайского мяса и шепчет Рене:
— Хочешь, скажу тебе кое-что, царь? Завод идет к производственной катастрофе. Меня ввели в курс!
Ну это уж позвольте! Теперь не так-то просто подцепить Рене на удочку.
[13]
В ПЕЧАТЬ, НЕПРЕМЕННО В ПЕЧАТЬ!
— Что же натворил этот Тршиска? — спрашивает товарищ Пандулова Рене, когда тот явился в редакцию на следующее утро после истории с детьми.
— Да ничего особенного, — отвечает Рене, тут же смекая, что он пока вне подозрений. — Я тоже с ним был. Ну, была у нас бутылка вина… еще мальчики Фркача там возились, попросили дать попробовать…
— Гм-гм. Фркач сразу изо всего бучу поднимает. И с Вавреком тогда. А потом ходит и поливает людей грязью. Надо будет с ним побеседовать.
Товарищ Пандулова уходит, приходит Ван Стипхоут.
— Абсурд, царь! Фркач расхаживает по заводу и повсюду треплет, что Тршиска его детей развращал? Вчера мальчикам делали анализ крови — нашли в крови алкоголь!
— Кто тебе это сказал? — удивляется Рене.
— Ну кто — сам Фркач, познакомился я с ним у доктора Сикоры, человек симпатичный, вооруженный.
Рене передает Ван Стипхоуту утренний разговор с товарищем Пандуловой, и тот припоминает, что Фркач обвинял только Тршиску. А в общем-то, пожалуй, и для Тршиски лучше, если его одного будут считать причастным к этой истории — тогда Рене мог бы свидетелем выступить.
Приходит Рене с работы — Тршиска уже дома. Он и на заводе был. В милиции составили протокол, разрешили переночевать там, а утром он прямо пошел на завод. Но явился с двухчасовым опозданием.
— Теперь два часа у меня вон из кармана, — сердится Тршиска и на чем свет стоит клянет Фркача.
— Как спалось-то? — спрашивает Рене.
— Конечно, хреново. Дали два одеяла — холод там собачий. Этот болван потребовал, чтоб в мои тридцать восемь загребли меня как преступника!
— А в милиции что? Они-то как? — интересуется Рене подробностями.
— Ясное дело, честили его. Как-никак и их потревожил. Из-за такой ерунды.
— А о чем тебя спрашивали?
— Ну рассказал я им, Иван, все как есть, что ты купил бутылку вина, что мы ее с тобой распили вроде как для сближения, ну и что эта мадамочка вечно подкидывает нам своих мальчиков и преспокойно уходит, а ты возись с ними! Ну разве это не родительская халатность, скажи, Иван? Ну и что мальчики клянчили попить и мы дали каждому попробовать. Он им там намолол еще что-то о растлении малолетних, так я им сказал, что это — чушь собачья. Вот, собственно, и все. Ты, Иван, не в обиде, что я и о тебе чего-то сказал?
— Ну что ты, мы же с тобой в этом деле на равных, — заверяет Тршиску Рене, но без особого энтузиазма.
— Между нами, Иван, я не хочу тебя как-то там обвинять, понимаешь, это так, между нами. Но чтоб дать им клюкнуть, это была твоя идея. Помнишь, Иван, как ты предложил?
— Да, — говорит Рене и смеется. — Но…
— Я понимаю, Иван, ты тогда это в шутку брякнул.
— А он что, говорил, будто ты развращал их? — Как бы в отместку Рене припоминает Тршиске обвинение Фркача.
— Да он ведь чокнутый. Притянуть бы его еще за оскорбление личности, да неохота с ним связываться. А как думаешь, Иван, могут они из этого раздуть историю? Ты говорил, папаша твой судья был, ты все ж таки лучше в этих делах разбираешься.
— Думаю, ерунда, — говорит Рене. — Ведь если учесть, что каждый из нас выпил по меньшей мере граммов по 700 и примерно 600 мы добрали, когда приехал Ван Стипхоут со своим рожновчанином, так, выходит, на долю мальчишек не осталось ни капли.
— Пожалуй, мы выпили меньше, я во всяком случае, Он еще вызвал доктора, понимаешь, Иван? И получил подтверждение, что у мальчишек в крови был какой-то процент алкоголя.
— Неплохо было б тебе зайти к заводскому врачу и поточнее все выяснить. Ты знаешь его?
— Ну, знаю.
Тршиска по совету Рене разыскивает заводского врача, но тот не в курсе событий — анализ крови делал другой врач, из Трстеной.
На следующий день после работы Рене отправляется не домой, а на перекресток, куда подается заводской голубой автобус. Теперь ежедневно ездят по селам — агитировать крестьян вступать в кооперативы, и Рене сегодня один из агитаторов. Только он усаживается в автобусе, как возле него раздается жизнерадостный смех:
— Ха-ха-ха, так вы уже здесь?
Обернувшись, Рене тоже не может удержаться от смеха — возле него сидит «кадровик» Трнкочи, знакомый по братиславскому кабачку «У малых францисканцев»; после той встречи видятся они впервые.
— Не сердитесь, что я тогда пошутил. В действительности-то я мастер заготовительного цеха. Правда, я еще и профсоюзный деятель, так что ваше заявление все-таки имел возможность поддержать, когда его обсуждали на заводском комитете. Что скажешь, Яно?
И мастер Трнкочи поворачивается к парню, сидящему рядом, — а это не кто иной, как начальник-комендант-кассир Фркач. С того дня, как случилась вся эта передряга с детьми, Рене еще ни разу не виделся с ним, да и боялся этой встречи. Но начальник-комендант-кассир дружелюбно улыбается ему и говорит: