Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы
Шрифт:
Рене с Миланом идут к перекрестку, но стоявший там заводской голубой автобус уходит у них из-под носа.
— Возвращаться не будем, не нужно мешать, — говорит Рене. — Попробуем добраться до деревни на попутке.
Однако случайная легковушка довозит их только до Тврдошина, именно до того городка, куда всей душой стремился Милан, чтобы выразить свою благодарность. А в городке — словно по чьему-то волшебству — ни одного средства передвижения. Теперь очередь Милана выдвинуть свое предложение:
— Уж раз мы здесь, зайдем, что ли, к Эдиткиным знакомым, все-таки поблагодарить надо.
Рене: — Пошли.
Деревянная калитка пропускает их к одноэтажному домику на площади. Милан идет первым, Рене с безучастным видом — за ним. Дома — хозяйка, хозяин и мальчик. Они радушно встречают их, приглашая зайти. Дочери дома нет. Правда, хозяйка — Рене подмечает — тут же посылает куда-то мальчика. Гостей усаживают за стол, и Милан наконец получает возможность поблагодарить хозяев за их недавнее гостеприимство.
— Да что вы, какая благодарность, вы же Эдитин брат!
Итак, предлог, под каким они сюда проникли и какой казался Рене довольно-таки несуразным, не был подвергнут хозяевами более глубокому анализу.
Они сидят за столом, посреди него шахматная доска из вощанки, и разговор волей-неволей разворачивается в этом направлении. Рене в вопросах спорта весьма просвещен. Он перебирает с хозяином дома последние газетные новости — как раз сейчас проходит матч на первенство мира между Ботвинником и Талем. Таль лидирует.
Рене: — Ставлю на Таля.
Хозяин дома: — А я — на Ботвинника.
Рене: — Ботвинник, пожалуй, для чемпиона мира уже слабоват. Уже не один год удерживает свое звание с большим трудом. Бронштейн и Смыслов заставили его попотеть, пока он взял над ними верх.
Хозяин дома: — Таль — турнирный игрок, не владеющий теорией. Его победил бы любой чехословацкий шахматист в игре по переписке.
Ни Рене, ни Милан не имеют и понятия, что такое шахматная игра по переписке.
Хозяин дома просвещает их, объясняя также и преимущества игры по переписке перед турнирной игрой: это прежде всего теоретическая подготовленность.
— Понятно — разом говорят Рене и Милан, и тут входит красивая семнадцатилетняя девушка, пунцовая от быстрого бега. Оказывается, у подружки день рождения, а брат вот оторвал ее от самого интересного. «Я ведь совсем пьяная», — выкладывает тут же девушка, а хозяин дома при этом хмурится. «Опьянела, — добавляет она, — хоть и выпила-то всего одну рюмочку».
Завязывается разговор о выгодах и невыгодах журналистики, к изучению которой девушка готовит себя — заканчивая в этом году школу, она уже сдала приемные экзамены[26]. По этому вопросу у Рене тоже есть что сказать, и мнение его имеет определенный вес — как-никак он сам журналист, хотя всего лишь заводского масштаба. Милан, изучающий геологию, тоже не тушуется, когда речь заходит о горных породах. Обоих симпатичных юношей приглашают отужинать. Опять будет за что благодарить, думает Рене. Но пора и честь знать: скоро поезд, который доставит их в Нижнюю. Поблагодарив за ужин, они прощаются с хозяевами дома и в сопровождении девушки идут на вокзал.
Но увы — на поезд опаздывают и возвращаются. По дороге с вокзала Милан и Ева уславливаются насчет сентября — к тому времени Ева, скорей всего, уже будет учиться в Братиславе. Рене становится грустно, и он предлагает Еве перейти на «ты».
И вот снова молодые люди сидят в комнате за столом, где сидели и час назад, но атмосфера сейчас совершенно другая: родители Евы отправились в гости. Ева ставит на плиту в углу комнаты воду для кофе.
— Вода скоро закипит, — говорит она и садится на тот конец тахты, который ближе к стулу Рене.
— Тебя что спрашивали на приемных? — интересуется Милан, а Рене под столом пододвигает свою ногу к ноге Евы.
Девушка вперяет любопытный взгляд в лицо Рене, однако ногу не отставляет.
— Спрашивали, как начинается «Манифест» или что-то в этом роде.
Диван у печи вдруг начинает поскрипывать — на нем, оказывается, спал мальчик. Он садится и молча таращится на них.
— Уже закипает, — говорит Ева и идет заварить кофе.
Поставив на середину стола, на шахматную вощанку, полный кофейник, каждому подает чашку — сперва наливает Рене, потом Милану, сидящему на противоположном конце эллиптического стола, и снова опускается на тахту, но на сей раз уже с той стороны, где сидит Милан.
— Когда идет следующий поезд? — спрашивает Рене по возможности небрежным тоном.
— Через час, — говорит Ева, глядя на Милана. Милан смеется и заглядывает под стол.
— Это твоя нога? — спрашивает он.
— Моя, — отвечает Ева и тоже смеется.
Милан: — А я-то думал, что ударил по ножке стола.
Ева: — И по ножке стола нечего тебе тут ударять.
Рене молча улыбается. Он старше Милана года на четыре и делает вид, что рад за него. Но на самом деле — вовсе не рад. Пытается скрыть новое для этого вечера чувство — ревность. Из ревности выпивает свой кофе единым духом.
— Выпьешь еще?
Ева встает и, обойдя стол, наливает ему вторую чашку: потом снова садится, но уже на тот конец тахты, что ближе к Рене. Он без промедления придвигает свою ногу к ее ноге, и Ева не отстраняется.
Сонный мальчик зевает и потихоньку снова опускается на свой диван.
— Который час? — спрашивает Милан. Теперь его черед выпить кофе единым духом, что он и делает, однако второй чашки ему никто не наливает.
Рене молчит, часов у него нет. Вторую чашку отхлебывает по капельке. Девичье колено согревает. Ревности как не бывало — в душе Рене ее сменяет мужское довольство, и он вспоминает чудесные слова из Гофмана, которые когда-то знал наизусть: «Я не помню, сударь, чтобы я видела вас где-то прежде, до Берлина, но почему же ваше лицо и весь ваш облик кажутся мне такими знакомыми? У меня такое чувство, словно в очень давние времена нас с вами связывала тесная дружба; но было это в какой-то очень далекой стране и при каких-то особых, странных обстоятельствах. Прошу вас, сударь, выведите меня из этой неизвестности, и, если только меня не обманывает ваше сходство с кем-то другим, давайте возобновим ту давнюю дружбу, которая, как дивное сновидение, покоится в моих смутных воспоминаниях». А не встречал ли он эту девушку уже где-то раньше? Не слыхал ли ее имени? Ее голоса? Было ли это в автобусе, в поезде или в сновидении? Однако к поезду на сей раз надо действительно поспеть вовремя. Рене поднимается первым.
— Теперь, должно быть, долго не попаду на Ораву, но напишу тебе, — прощаясь на станции, говорит Милан Еве.
Писать — это, конечно, можно, но на турнире надо присутствовать.
[16]
РОЖДАЕТСЯ ХРОНИКА
Но гостиная не всегда бывает свободной, Тршиска с Годковицким не всегда отсутствуют. Как же быть Ван Стипхоуту и Рене, если они горят желанием разрешить проблему интима, которая видится им теперь так явственно, словно лежит прямо на ладони наступающей весны? Выход один: восстановить мир между Тршиской и Годковицким.