Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы
Шрифт:
— Н-да, — произносит Эдита. Странно все это, но зато любопытно — в этот период жизни она как раз питает слабость к странным вещам.
Тршиска оставляет кухню, а потом и вовсе уходит.
Они перебираются в кухню и, угощая Эдиту, предлагают ей отведать китайской свинины из той же кастрюли, из которой сами едят, только ложку выделяют отдельную, Тршискину.
Затем Рене, сославшись на то, что должен написать письмо, уединяется в своей комнате. Голос Ван Стипхоута доносится из гостиной то громче, то глуше. Годковицкого тоже нет дома. Работает радио. Быстро вечереет. Поедут ли они в Тврдошин? — гадает Рене. И я бы с ними махнул. Поглядел бы на эту семнадцатилетнюю. Вдруг на пороге комнаты вырастает Ван Стипхоут и, тщательно притворив за собой дверь, садится на кровать к Рене — конечно, никакого письма он не пишет, а просто полеживает.
— Царь, — говорит Ван Стипхоут торжественным полушепотом, — как думаешь, может завхоз еще кого-нибудь запихнуть сюда на ночь?
— Исключено. Суббота, кого принесет? Да если бы кому и приспичило переночевать здесь, завхоз живет а Красной Горке, там его и собака не найдет. — Рене помогает другу продумать полезную мысль до конца.
— Эдита будет спать здесь, — объявляет Ван Стипхоут еще торжественней. — Царь, сослужил бы ты мне небольшую службу?
Рене — со всем удовольствием.
— Слетай, купи иогимбин.
Однако это уже немалая служба — аптека где-то в Трстеной.
— Думаешь, понадобится?
— Понадобится, царь, — говорит Ван Стипхоут голосом, вызванным, в сущности, как полагает Рене, глубоким комплексом неполноценности. Побеседуй с ним самим психолог, он наверняка перестал бы испытывать необходимость в возбуждающих химикалиях, а Рене не пришлось бы зря себя утруждать.
— Я убежден, что он тебе не понадобится, — говорит Рене-психолог. — Поверь в себя.
Но Ван Стипхоут мотает головой: нет-нет, дорогой Рене, я-то психолог, но ты — не психолог.
— Я не верю в себя, царь. Понимаешь, я ведь личность психически неуравновешенная. Не обойтись мне без иогимбина, это уж точно. Но раз тебе не хочется… Я полагал, что ты, как товарищ… Съезди, царь, съезди! Привези царю!
Ван Стипхоут нежданно переходит на другой, совершенно не сообразный с ситуацией тон, и поди ж ты — тон действует. Рене улыбается и выходит.
Автобус довозит его до Трстеной. Аптека в деревне уже закрыта. Выручает, правда, звонок возле таблички «ночное дежурство», освещенный лампочкой. Рене звонит — открывается окошко.
Рене: — Будьте любезны, иогимбин.
Из окошка раздается сердитый женский голос:
— Иогимбин только по рецепту врача.
Голос уверен, что у Рене рецепта нет, и посему даже не ждет, пока эта уверенность подтвердится, — окошко захлопывается. Рене звонит снова. Окошко не открывается. Рене с минуту медлит — пусть голос решит, что проситель ушел и что звонит уже кто-то другой, — и снова нажимает на звонок. Хитрость удалась — окошко открывается.
— Будьте столь добры, — говорит Рене предельно любезно и просовывает голову в окошко, чтобы не так-то просто было его захлопнуть. — Это не для меня.
Аптекарша — Рене теперь ее видит — крупная женщина средних лет, но еще вполне привлекательная. Он улыбается ей:
— Моему другу это срочно и позарез нужно. Вся его дальнейшая судьба зависит в эту минуту от того, принесу ли я ему иогимбин или нет!
Аптекарша в ответ на улыбку не улыбается, но красноречие Рене смягчает ее.
— Подождите, — говорит она.
Рене вытягивает голову из окошка — оно снова захлопывается. Откроется или не откроется? Открывается. Сперва оттуда доносится цена, потом на подоконнике возникает желанное лекарство. Пока Рене расплачивается, до ушей его долетает еще и сопутствующее пожелание:
— А вашему другу передайте — чтоб ему пусто было!
На обратном пути Рене удается остановить только мотоциклиста. Он взгромождается на тандем, обнимает за талию неизвестного мужчину и, по мере того как мотоцикл набирает скорость, наслаждается ядреным освежающим воздухом. Когда несешься на мотоцикле, ведь этот свежий воздух еще и студен, но как-то иначе, чем бывает студен зимний воздух в этих краях. Он напоен сейчас чем-то особым, пахучим. Рене живет здесь без малого уже два месяца. На холмах темнеют лишь островки синего снега, в одном дворе кто-то играет на скрипке. Наступает весна.
Но что видит Рене, вернувшись в общежитие? Ван Стипхоут спит на одной из четырех кроватей гостиной, а Эдита, сидя на другой, читает журнал «Светова литература»[25].
— Сказал, что перетрудился, был даже сердечный приступ, думала, придется врача вызывать, но он уснул. Где ты был?
— Ездил в деревню по делу.
Рене садится, какое-то время беседует с Эдитой, но Ван Стипхоут не просыпается. Мгновенье Рене смотрит на Эдиту с мыслью, недостойной друга. Но даже при такой мысли Эдита ему не нравится.
— Покойной ночи, — говорит он и удаляется в свою комнату с иогимбином.
[15]
ВСТРЕЧА БУДТО ИЗ СНОВИДЕНЬЯ
Неужто и правда к нам тянутся, как к Толстому? — приходит в изумление Рене, когда в воскресенье после полудня заявляется в общежитие двоюродный брат Эдиты, братиславчанин, который был тут, как известно, всего на прошлой неделе.
Однако Толстой здесь ни при чем: двоюродный брат горит желанием съездить в недалекий городок и поблагодарить за радушие, с каким был встречен там неделю назад — тогда якобы поблагодарить он забыл. Зовут его Милан.
Странный повод для столь долгого путешествия, думает Рене, и тотчас предлагает Милану, с которым сразу переходит на «ты», дабы не делать разницы между ним и Эдитой, нечто совершенно другое:
— Поедем-ка лучше со мной в деревню — агитировать.
Уехать с агитбригадой и не мешать Ван Стипхоуту, Рене решил еще утром. Милан соглашается, и Рене доволен: он покажет братиславчанину то, что тот наверняка еще не видал. Как хозяйка какого-нибудь деревенского дома усадит их в кухне и как потом неторопливо войдет» туда хозяин, поздоровается: «Слава Иисусу Христу!», протянет им руку, скажет: «Надобно коровам корму задать» — и не спеша опять выйдет; битый час они будут дожидаться его, а потом он снова неторопливо войдет, подсядет к ним и, вытащив табак, станет скручивать цигарку; они спросят его: «Ну как, напоили?», а он ответит: «Работы завсегда хватает». Они опять спросят: «А знаете, зачем мы пришли к вам? Подпишете?», а он: «Нет, право слово», они: «А почему?», и тут за хозяина ответит хозяйка: «Когда все подпишут, и за нами дело не станет, а они: «Каждый так говорит, но кооператив все равно здесь когда-нибудь будет, и вы это хорошо знаете», и тут снова возьмет слово хозяин: «Ну когда будет, тогда будет», и на том разговор кончится — а что еще они могут сказать?