Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы
Шрифт:
— Царь, она приедет! В следующую субботу она здесь, — возглашает Ван Стипхоут наинежнейшим голосом, вернувшись из своего далекого странствия. — Я ди-и-ико в нее влюблен! Увидишь, как она красива и при этом своеобра-а-азна! Не беллетризирую, поверь!
Но Рене уже не обманешь. Он не верит Ван Стипхоуту, хотя друг и вернулся из странствий с огромным холстом, за которым заезжал в родной городок. На огромном холсте неясные контуры какого-то дома — художественное творение Ван Стипхоута времен отрочества. Этой картиной Ван Стипхоут украшает гостиную, пустующую сейчас, и готовится принять в ней красивую и своеобразную гостью.
В следующую субботу Рене-скептик уезжает в Жилину и возвращается лишь в воскресенье вечером. К удивлению своему, узнает, что визит состоялся и гостья была тут не одна — с красивой и своеобразной крановщицей приезжал и ее двоюродный брат из Братиславы. Все трое, в том числе и Ван Стипхоут, наведались в недалекий городок, где проживают добрые друзья родителей крановщицы, и с субботы на воскресенье даже переночевали у них.
— Прекрасные, интеллигентные люди, хозяин весьма интересуется искусством, правда довольно близорук, хозяйка необычайно душевная и гостеприимная, дочь лет семнадцати, интеллигентная, отлично воспитанная, и маленький мальчик, — докладывает другу Ван Стипхоут о новых своих знакомых, да и сам он выглядит каким-то новым.
И к удивлению Рене, не только Ван Стипхоут, но и картина в гостиной производит какое-то новое впечатление. Перед приходом гостьи Ван Стипхоут явно усовершенствовал ее дефицитными красками фирмы «Манес». Над домом пылает небо, а вокруг буйствует растительность — уже в присутствии Рене Ван Стипхоут снова подходит к картине и наносит несколько искусных вангоговских мазков, вызывающих у Рене зависть. Ван Стипхоут кажется по уши влюбленным. Да и кто бы не влюбился, окажись на его месте?
— Царь, молодое поколение пребывает в философском хаосе! — восклицает Ван Стипхоут, и глаза его влажно блестят. — К нам тянутся, как к Толстому в Ясную Поляну. Я ди-и-ико влюблен! В следующую субботу молодые люди снова приедут!
В следующую субботу Рене уже не уезжает — любопытствует.
— Салют, — раздается в субботу около полудня в дверях гостиной, где друзья как раз посиживают вместе, — приезжает крановщица, на этот раз только она.
Ван Стипхоут вскакивает и обцеловывает ее. Рене приходится признать, что новая любовная интрижка Ван Стипхоута имеет под собой солидную базу. Но крановщица не в его духе. Они знакомятся, и гостья — с этой минуты Рене должен уже величать ее Эдитой — сразу же говорит Рене «ты», и он охотно отвечает ей тем же. Из кухни — а где ему еще быть — выруливает Тршиска в переднике. На прошлой неделе и его не было дома, и сейчас он тоже любопытствует.
— Вы умеете готовить, девушка? — представившись, спрашивает он.
— Только чай.
— Только чай? Замечательно!
Тршиска, жизнерадостно смеясь, исчезает в кухне.
— Рене, будь другом, развлеки немного Эдитку, — говорит Ван Стипхоут голосом невероятно ответственным, даже с нотками усталости. — Мне нужно кончить психологическое заключение, сегодня должно быть отослано.
Чудеса, думает Рене, еще ни разу Ван Стипхоут не приносил никакой работы с завода, а сегодня он вдруг так перегружен. Вот ведь что-то еще и отсылать придется, хотя нынче суббота. И то, что будет отослано, называется психологическим заключением! Он улыбается — пусть Эдита знает, что он видит Ван Стипхоута насквозь, и кажется, Эдита поняла и тоже заулыбалась.
Итак, Ван Стипхоут примостился у столика в гостиной, а Рене с Эдитой сидят в этой же комнате друг против друга на кроватях и беседуют. Рене увлекательно рассказывает Эдите о заводской многотиражке и о товарище Пандуловой. О том, как Гаргулак, комендант женского общежития, который, регулярно пишет в газету заметки, призывающие женщин не засорять унитазы ватой, принес стихотворение к Международному женскому дню. Как товарищ Пандулова обронила свое «гм-гм», а потом в строке «долой испытания атомной бомбы» к слову «атомной» добавила еще «и водородной», отчего строка по сравнению с другими стала много длинней.
— А потом она сказала: «Гм-гм, раз это к Восьмому марта, то почему пишет «он» — и в подписи имя Гаргулак переправила на Гаргулакову. «И водородной» я вычеркнул, а Гаргулакову оставил.
Эдита смеется.
— Простите, что я мешаю вам развлекаться, — говорит Ван Стипхоут исключительно деловито, — но, думаете, так будет нормально?
И читает:
— Дело: Петер Врба.
Далее следуют анкетные данные Петера Врбы и короткая биография с перечислением различных его провинностей.
Рене уже ясно, о чем пойдет речь. На прошлой неделе отравился один парень, причем в его действиях заподозрили попытку самоубийства. А ведь для психолога Ван Стипхоута это поистине лакомый кусочек. Попросив товарища Ферьянца освободить помещение, он вплотную занялся расследованием дела с психологической точки зрения.
Ван Стипхоут читает:
— Уже при первом знакомстве у меня сложилось впечатление, что речь явно идет о шизоидном типе, однако я воздержался от прямого высказывания. Дальнейшие три встречи с П. Врбой утвердили меня в первоначальном мнении. Упомянутый трижды пытался покончить самоубийством, причиной чего являлся, в сущности, глубокий комплекс неполноценности. Отец упомянутого покончил жизнь самоубийством. Мать была неврастеничкой. При последней попытке упомянутый воспользовался отравой для грызунов. Настоятельно требую, чтобы упомянутый П. Врба был госпитализирован для тщательного обследования и полного излечения. Подпись: Ван Стипхоут, производственный психолог.
Эдита во время чтения делается серьезной. И Рене серьезнеет. Да, вот чья миссия на заводе действительно первостепенна. Разве можно поставить рядом проблемы Ван Стипхоута и какие-то споры об авторстве между Гаргулаком и его спутницей жизни? Кому же, однако, пошлет Ван Стипхоут свое заключение?
— А кому ты посылаешь свое заключение? — спрашивает Эдита. Ну не телепатия ли?
— Разумеется, посы-ы-ылаю его в психиатрическую клинику.
— Разве это не входит в обязанности заводского врача? — как бы невзначай уточняет Рене.
— Не-е-ет! — восклицает Ван Стипхоут голосом, которым пользуется, когда бывает застигнут врасплох и пытается чуть оттянуть время; но оттого, что именно Рене и именно сейчас подкладывает ему такую свинью, в этом голосе слышится и грустинка.
— То есть, разуме-е-ется, его посылает заводской врач, но я обосно-о-о-овываю.
— Ну понятно, понятно, — поддакивает Рене, желая искупить свою злонамеренность. — Без тебя позволили бы этому парнишке колобродить по белу свету до тех пор, пока не пришло бы ему в голову в очередной раз совершить самоубийство.