Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы

Стиблова Валя

И вот однажды ноябрьским вечером Рене решает проверить — так ли это, в самом ли деле он стал знатоком.. Да, разумеется, стал. В большой заводской зал типа Zeiss-dividag он может войти, оставив позади проходную и двор, через любую из трех дверей в передней стене. И он не заблудится, нет! Чаще всего он входит через эту, правую. Весь зал по внутреннему периметру застроен многочисленными конторами. Вдоль передней стены — конторы руководства, отдела кадров, редакция и тому подобные помещения. Если идти вдоль левой боковой стены, по левую руку — контора технического отдела, напротив — склады. Параллельно конторам, притулившимся к передней и боковым стенам, в передней части зала выстроена так называемая «деревянная деревня». В этих конторках с деревянными перегородками, без потолка, трудятся конструкторы, технологи, снабженцы, здесь и техническая библиотека, и выставка товарных образцов, и еще кое-что, но Рене сейчас здесь не задерживается, он направляет путь в производственные цеха. Это те помещения, откуда постоянно доносится музыка, где работает множество женщин, куда Рене в первые дни пребывания на заводе влекло со страшной силой. Сразу же за «деревянной деревней» помещаются ПТУ и отдел измерительных приборов, контора руководства производственного сектора и отделы технического контроля. И вот знаток заводских дел Рене уже в производственном цехе. Как же здесь все изменилось за эти девять месяцев!

Когда он пришел на завод, здесь работал только один транспортер, или, как чаще говорят, конвейер. Неделя за неделей он имел возможность наблюдать, как рабочие слесарной мастерской монтируют один конвейер за другим и как вслед за тем или иным конвейером прекращает существование тот или иной участок: все постепенно переходило на поток. Слесаря особенно не занимали его воображения. Работа у них неприметная: смонтируют, бывало, конвейер — он и сообщит в газете о том, что, дескать, на такой-то конвейер перешел такой-то участок. Но основное его внимание всегда было направлено на тех, кто «перешел», — ведь это у них возникали трудности. А те, что сдавали конвейер в срок и брались за следующий, воспринимались как нечто само собой разумеющееся. Только когда — в период всеобщих неполадок — начинал вдруг барахлить и новый конвейер, тогда и о них вспоминали, но случалось это редко. Лишь теперь, задним числом, Рене стал понимать, какие это были нужные люди. Ведь конвейеры повышают производительность одного и того же коллектива по меньшей мере на двадцать пять процентов. Если б строителям конвейера не везло так же, как и создателям нового телевизора, как бы тогда обстояло дело с выполнением плана? Сегодня уже работают конвейеры В, Г, Д, Е, И, К. Конвейер К ближе всего к передней стене завода, конвейер В — самый дальний от нее. На конвейере В производят ВЧ-блоки. Теперь уже Рене знает, что их еще называют ПТК, или гетеродин, или блок настройки, но каждое из этих названий обозначает одно и то же. Конвейеры Г и Д подготавливают шасси для конвейеров Е и К. Занятное совпадение, думает Рене, конвейер Г назван так лишь потому, что Г в алфавите между В и Д, — и в то же время называют его и гальваническим. До недавнего времени, когда алфавитный порядок еще не был так отчетливо выражен, Рене думал, что конвейер Г (его смонтировали среди первых) образован от слова «гальванизация», Д — от слова «диод», В и К — вообще неведомо от чего. Конвейеры Е и К концевые, в конце каждого из них выходной контроль, а за ним уже коробка, куда упаковывается готовый телевизор. На конвейере К работает Ева. Все это отделение называется цехом номер 1 или производственным цехом, но достаточно сказать лишь одно слово «производство». Вдоль всего «производства», прижавшись к боковым стенам, располагаются и другие интересные службы: слева, например, «скорая помощь», красильный и инструментальный цеха — последний уж совсем в левом заднем углу, и этим совершенно особым миром управляет старый его знакомый Навратил. А что на другой стороне, ну, скажем, напротив красильного цеха? Экспедиция. Но Рене идет по центру зала. Из производственных помещений он попадает в заготовительный цех, цех номер 2. В начале его, у самого края за сетчатым ограждением, — участок сборки мелких деталей: здесь каждая работница производит отдельную деталь, а иную деталь — две-три работницы, а бывает, одна работница — две-три детали. Такое производство нельзя перевести на конвейер, участок мелких деталей таким навсегда и останется. Рядом отдел входного контроля. А совсем сзади, в отдельном помещении, грохочут двухходовые прессы и другие замысловатые машины. За выполнение трудовых задач здесь отвечает другой старый знакомый Рене — мастер Трнкочи. Здесь, к примеру, штампуют и пресловутые маски. К задней стене завода также прилегает ряд помещений. В одном из них помещается отдел оформления. Товарищ Пандулова — не только главный редактор заводской газеты, но и заведующая сектором пропаганды и в этом качестве руководит здесь еще двумя своими подчиненными: старым живописцем Клайнайдамом и художником-оформителем Мишо Баником, братом Ангелы Баниковой. Клайнайдам за небольшое месячное жалованье пишет оравские пейзажи, которыми украшены все конторы, в том числе и кабинет директора. Иной завод за каждую такую картину заплатил бы, возможно, и трехмесячное жалованье Клайнайдама, а он каждый месяц пишет по десять картин — и, в сущности, безвозмездно. С того дня, как дежурный охранник увидел живописца спящим в отделе, старик лишился права работать с четырех утра до полудня. Иногда Рене заставал в отделе одного Мишо Баника, и тот никогда не упускал случая указать ему на какой-нибудь холст и спросить: «Ну скажите, вам это нравится? Да возможно ли такое? Лицо одним пятном, совершенно невыписанное!» «Да, — думал Рене в эти минуты, — не иначе как то же плевое отношение, что и у техника Тршиски к инженеру Годковицкому. Надо же, и здесь этот закон действует с одинаковой силой». Со временем Рене с Мишо Баником подружились, и когда, случалось, Рене вечером пропускал рюмочку, а утром клевал носом, то приходил в отдел оформления и воскрешал дурную привычку старого живописца. Он укладывался на скамейке, а Мишо Баник закрывал дверь и вместе с Клайнайдамом работал уже в абсолютном молчании — живописец над пейзажем, а Мишо над каким-нибудь лозунгом, который должен был приветствовать 1 Мая или ускорить процесс кооперирования Верхней Оравы; и Рене уже в полусне иногда чувствовал, как кто-то — а это был Мишо Баник — кладет ему под голову несколько сложенных флагов, если он сам забывал положить их. Проверочных визитов товарища Пандуловой Рене мог не опасаться: услышав ее стук, Мишо прежде всего будил его, а когда она входила, они уже вместе успевали склониться над лозунгом. «Что вы здесь делаете?» — спрашивала она. «Лозунг делаем», — следовал ответ, на что она говаривала: «Гм-гм». А иной раз и добавляла: «А почему вы закрываетесь?» Но ответа уже не получала. Да, действительно, многих здесь теперь Рене знает, о многих мог бы написать стихотворение или очерк, а о Милане Храстеке, певце и танцоре, руководителе ансамбля «Ораван» и одновременно завотделом воспитания кадров, — целую книгу или по меньшей мере рассказ. О том хотя бы, как на празднике сторонников мира, на котором ансамбль «Ораван» выступил после обеда, Милан Храстек не пожелал уйти со сцены даже вечером, когда была уже совсем другая программа, и один, лишь с гармоникой, соревновался с целым джаз-бандом. Или о том, как он время от времени захаживал к Рене и говорил: «Еду на фестиваль в Выходную… там весь мой репертуар уже знают, напиши чего-нибудь новенькое!» — «Мне, что ли, прикажешь засорять сокровищницу народного творчества?» — отбивался Рене, но Храстек бывал непреклонен: «Если напишешь ты, будет как народное, никто и не догадается, а работы тебе — раз плюнуть!» И Рене, не устояв перед лестью, написал для него чуть ли не целую серию строф на женские имена — у Храстека исконно народными были лишь две строфы, а Рене добавил к ним еще с дюжину, ну, к примеру, «Дорку»: «Полюбила б меня Дорка, я бы с нею хлеб делил, ох, девку б мякушкой кормил, сам жевал бы одну корку». Выпадала из этой серии лишь Ольга: «Полюбила б меня Ольга, мы б пошли на сеновал, ох, на нее глядел бы только, даже б губ не целовал». Ольга — имя для народной песни чересчур «благородное», но Храстек был доволен, ему и оно казалось народным, и, возвращаясь из Выходной или откуда-нибудь еще, он обычно докладывал: «Понравилось. А потом, хоть я и говорил всем, что это ты для меня сочиняешь, никто не верил». Напишет ли Рене когда-нибудь обо всем этом, и прежде всего о Еве и Ван Стипхоуте? Или уедет отсюда и этак лет через двадцать все, что знает о здешних людях, забудет, а попытавшись вспомнить, лишь убедится, что прошлое и впрямь уже безвозвратно кануло в Лету? Но сегодня Рене об этом еще не задумывается, сегодня у него иные заботы, а времени мало: он газетчик общезаводского масштаба, который почему-то так болеет душой за выполнение годового плана, что ведущим руководителям есть чему у него поучиться, чтобы болеть за дело еще больше.

Дойдя до заднего входа, Рене выглядывает еще и наружу: там во тьме вырисовывается силуэт строящегося гальванического цеха, за ним пресловутая электростанция, со спецификой которой он познакомился в первый же день своего приезда, за электростанцией петляет река, высится холм, это еще не Прасатин, что виден из общежития, этот называется как-то иначе, воздух повсюду чист и прозрачен, и потому все, на что ни посмотришь, кажется близким, и возвышенный, ноябрьский месяц, и «горы, темнеющие по соседству…», как высказался Рене касательно гор в своей поэме. Знаток завода Рене, поворачиваясь к природе спиной, идет поглядеть, что новенького на производстве.

[24]

ЗАВОД ГНЕВАЕТСЯ НА САМОГО СЕБЯ

Знаток завода Рене возвращается в зал, откуда-то доносится крик. Завод сейчас лихорадит — Рене не в диковинку, что кто-то с кем-то переругивается. После истории с масками народ никак не может успокоиться, хотя вроде бы дело идет на лад: план выполняется. Уж так повелось: всякий раз приключается какая-нибудь авария, причем обычно там, где ее меньше всего ожидают, — и вот потому теперь ее ждут постоянно. И авария, будто зная это, не заставляет себя долго ждать — берет и приходит. А почему бы и нет? Крик доносится из конторы инструментального цеха. Рене, войдя в цех, видит: пресс бездействует. Треснул на нем так называемый «палец». А в конторе набычились друг против друга двое его старых знакомых из кабачка «У малых францисканцев» — Трнкочи и Навратил. Но в этом году они уже столько раз конфликтовали (последний раз из-за масок), что Рене уже перестал узнавать в них прошлогодних сотрапезников.

— Какого тебе еще виновника? — кричит мастер Трнкочи. — Хреновые штампы делаете.

— Штамп может выдержать и большую нагрузку, — говорит начальник инструментального цеха Навратил. — Это все ваше разгильдяйство. Гробите прессы.

— Нам позарез нужен новый «палец»!

— Виновника! По инструкции должен быть указан виновник.

— Изношенность, черт подери!

— Виновника, или новый сами вытачивайте!

— Вот-вот, — кричит благим матом мастер Трнкочи. — Плевать вам на план!

— Все. Поговорили — и хватит! — говорит начальник инструментального цеха.

— Это ты так считаешь? — шипит мастер Трнкочи. — Но придется тебе объясниться с начальником производства.

И мастер Трнкочи тут же набирает номер и по телефону докладывает о конфликте начальнику производства. Рене слышит, как тот просит позвать к телефону начальника инструментального цеха Навратила.

— Кто издал приказ об установлении виновника? — доносится из трубки.

Навратил: — Главный инженер Павел.

Начальник производства: — Передайте главному инженеру Павелу, что он осел.

Знаток заводских дел Рене уже по опыту знает, что правы в таких случаях обычно обе стороны, но на сей раз, если станет об этом писать, он скорее отдаст предпочтение Трнкочи. В конце концов, можно делать две вещи разом: вытачивать новый «палец» и устанавливать виновника.

Рене ретируется незамеченным — другая порция брани влечет его в отдел входного контроля. Рене знает, что отдел зовется так потому, что ни одна деталь, не прошедшая его бдительный осмотр, не может попасть на конвейер. Здесь группка из трех человек: над женщиной, проверяющей переключатели, склонились диспетчер производства и завотделом входного контроля.

Диспетчер производства: — Где переключатели? Конвейер стоит.

Завотделом: — Придется подождать.

Диспетчер производства: — Им полагалось уже давно быть. Вам все равно, стоит конвейер или нет.

Завотделом: — Представьте себе, что именно так. Я отвечаю за контроль.

Диспетчер производства: — Что мне до вашей ответственности, если конвейер стоит?!

Завотделом: — Все равно вы их сейчас не получите. От нас они сперва вернутся на главный склад. А иначе не учет будет, а черт знает что!

Женщина старается как можно быстрее проверить переключатели: бракованные откладывает в коробку на полу, исправные располагает ровными рядами на столике перед собой.

Диспетчер производства: — Знаете, что я вам скажу на все эти ваши бредни? Знаете, что я вам скажу?..

Рене тоже любопытно, что же такое скажет диспетчер. А диспетчер выкрикивает:

— Вот что!

И ловко сгребает все исправные переключатели со столика прямо в полу своего халата.

— Идиоты! — кричит заведующий входного контроля, но диспетчера уже и след простыл. И Рене тоже почитает за благо испариться, чтобы заведующий не заметил, как он всепонимающе улыбается.

И вот Рене уже у конвейера. Здесь ждут переключателей, как манну небесную. Смена подходит к концу, но, пожалуй, можно еще наверстать упущенное!

Мастер конвейера: — Надрываемся как лошади, а эти чертовы снабженцы… Давай все на конец конвейера!

Рабочие и ремонтники покидают свои рабочие места. Ремонтники налаживают что-то в телевизорах, скопившихся в конце конвейера и у крайних рабочих мест. Отлаженные приемники относят на выходной контроль. Диспетчер с переключателями приходит уже к шапочному разбору — рабочие выходят из положения иным способом, и Рене знает, что это им не впервой. Минута — и конец конвейера очищен! Работница «выхода» — так сокращенно называют выходной контроль — регистрирует в журнале последние номера приемников. Однако — внимание! — Рене знает, что сейчас дело примет крутой оборот. Появляется мастер заступающей смены. И уже с ходу кричит: