Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы
Шрифт:
А в «Рогаче» Рене, к изумлению своему, видит Рахота, сидящего за столиком еще с двумя мужчинами.
Неужто наловчился быть на двух заседаниях разом, или как? Скорый на ногу человек. Рахот тоже замечает Рене.
— Ты еще здесь? Ну давай присаживайся! И ты садись, психолог!
Рахот, несомненно хорошо знающий обоих, представляет их:
— Товарищ Рене, редактор из Нижней! А это психолог. А это коллеги, товарищи по работе! Ну, что будете пить?
Рене предоставляет Ван Стипхоуту сделать выбор первому, полагая, что тот выберет для себя водку и пиво, а тогда уж и он, Рене, выберет водку и пиво, но его друг, выбирает нечто совершенно иное:
— Давай памятник, товарищ Рахот!
— Мы уже искали, — опережает ответ Рахота Рене, поскольку натиск Ван Стипхоута кажется ему неуместным: получается, будто он, Рене, нажаловался. — Ничего не нашли.
— Что ж, поищем еще и найдем, — говорит товарищ Рахот, и Рене полагает, что на этом поставлена точка. Ан нет!
— Давай памятник, товарищ Рахот! — говорит Ван Стипхоут снова и вытаращивает на товарища Рахота глаза — как бы гипнотизирует его.
Загипнотизированный Рахот все еще пытается отвертеться.
— Где я тебе его возьму?
Ван Стипхоут: — Давай памятник, товарищ Рахот, давай, давай, давай!
И вдруг лед трогается — Рене даже не удивляется… Ван Стипхоут уже не раз демонстрировал нечто подобное. А товарищу Рахоту натиск Ван Стипхоута явно по душе — он ведь и сам не прочь устраивать подобные натиски, черт побери, разве один сельхозкооператив организовал он таким же макаром? Товарищ Рахот обращается к коллеге-работнику по правую руку:
— Товарищ редактор ищет какой-нибудь памятник, у тебя ничего эдакого не найдется?
Коллега-работник по правую руку — активист ГНК[35].
— Какой памятник? — спрашивает он.
Рене: — Мы готовим номер к Восстанию и хотели бы дать какие-нибудь виды повстанческих мест или памятников павшим героям.
Рене при необходимости уже умеет говорить о себе во множественном числе. Коллега-работник ГНК и другой коллега-работник — старшина КНБ[36] — задумываются. Ван Стипхоут на минуту оставляет их в таком состоянии, а потом нарушает эту задумчивость:
— Ну как, товарищи, памятники имеются?
— У меня есть одна фотография, как я стою в почетном карауле, — говорит старшина.
— Ну так давай! Давай памятник! — восклицает товарищ Рахот. Точь-в-точь как если бы воскликнул Ван Стипхоут. У Рене вдруг создается впечатление, что эти двое даже внешне похожи друг на друга.
Ван Стипхоут: — Давайте памятник, товарищ, да-да, давайте!
Старшина: — Но у меня его с собой нет.
Рахот: — А где он? Дома?
Старшина: — Дома.
Рахот: — Сбегай! Принеси товарищу редактору!
Работник ГНК: — Вот-вот, сбегай!
Рене: — Да не обязательно сейчас.
Рахот: — Нет-нет, пускай сбегает.
Старшину, впрочем, трудно упрекнуть в нелюбезности: он с готовностью поднимается и бежит во все лопатки. Рахот смеется. А работник ГНК, также смеясь, замечает:
— Небось рад до смерти, что попадет в газету!
И Ван Стипхоут смеется: — Ги-ги-ги, товарищ, вам же завидно!
В самом деле, старшина рад-радехонек. Возвращается запыхавшийся, но сияющий. Рене кажется, что, кладя на стол фотографию, он даже чуть покрывается краской. Верно, не знает, что на клише фотография намного уменьшится и его, старшину, и без того на снимке едка приметного (фотографировали-то издали, чтоб уместился большой памятник), совсем видно не будет. Уж лучше не говорить ему об этом, не расстраивать, хотя Рене с удовольствием употребил бы в этой компании слово «клише», очень было бы кстати.
Рахот: — Вот так-то надо содействовать нашей печати! Это под Галечковой, правда?
Старшина: — Под Галечковой.
Работник ГНК: — Да, конечно, под Галечковой.
Ван Стипхоут: — Ну, разуме-е-ется, это под Галечковой, товарищи! — И тут же поворачивается к Рене:
— Вот видишь, царь! Добыл памятник, да еще с почетным караулом!
И пока Рене всячески благодарит старшину, Ван Стипхоут возглашает:
— Меню!
И тут Рене осеняет мысль, отчего минуту назад ему показалось, что здесь два Ван Стипхоута!
Да ведь оба они — французы.
Рахот: — Parlez-vous francais?[37]
Ван Стипхоут читает первую строку из «Зоны» Аполлинера:
— `A la fin tu es las de ce monde ancien![38]
Товарищ Рахот — без ума:
— Ты когда последний раз был во Франции?
— Ги-ги-ги, мосье Рахот! — восклицает Ван Стипхоут, словно только что вернулся из Франции. А затем, погрустнев, тихо добавляет: — Я еще никогда не был во Франции, никогда.
Рахот: — Ну это ты брось! Скажи по правде, когда в последний раз был во Франции?
Рахот обращается к Рене:
— Он же был во Франции, так ведь?
Рене приходится подтвердить, что Ван Стипхоут сказал правду, ибо бывают и такие минуты, когда Ван Стипхоут хочет, чтоб подтвержденным было именно то, что случайно оказалось правдой.
— Нет, в самом деле он никогда не был во Франции.
Ван Стипхоут чувствует, что сейчас самое время продекламировать и вторую строку из «Зоны»: — Berg`ere ^o tour Eiffel le troupeau des ponts b^ele ce matin![39]
Рахот — Рене: — У него великолепный прононс!
Ван Стипхоут: — А вы откуда, откуда же, мосье Рахот, откуда владеете?
И товарищ-мосье Рахот впадает в ностальгическую задумчивость, словно предается чудесному воспоминанию, каждая подробность которого незабываема:
— Я там родился.
И не дожидаясь, потребует ли кто доказательств или нет, сам по доброй воле вытаскивает из кармана какую-то бумагу, скорей всего метрику; бумага, того и гляди, рассыплется — наверное, уже долгие годы он носит ее при себе, долгие годы демонстрирует.