Чехов книга 3
Шрифт:
Я открыл было рот, чтобы возразить, но передумал вступать в спор. Призрак же подлетел ко мне и села в кресло напротив:
— Иришка приезжала. Искала тебя. Ждала. Но не нашла. И поэтому оставила записку на столе в кухне.
— И что она написала? — нехотя уточнил я.
— Павел Филиппович, вы говорите обидные вещи, — фыркнула призрак. — Думаешь, я стала бы читать письмо, которое адресовано не мне?
— Уверен, — ответил я.
Женщина вздохнула:
— Ладно. Ты угадал. Я случайно увидела, что написано в записке. Ужин в духовке. Приду завтра
Я только кивнул.
— А ещё, мне кажется, девочка была очень расстроена, что не увиделась с котом, — продолжила призрак.
— Каким? — не понял я.
— Ну как «каким»? — женщина, казалось, даже удивилась моему вопросу. — Нашим домашним котом — Фомой.
— Думаю, завтра у нее появится такая возможность, — ответил я, решив не спорить. — А сейчас не могли бы вы подать ужин.
— Ты что, человек, с ума сошел? — возмутилась призрак. — Я тебе не прислуга.
Я вздохнул и с неохотой встал с кресла. И призрак произнесла:
— Ладно. Так и быть. Добрая я сегодня.
— Спасибо вам большое, — поблагодарил я Любовь Федоровну, но она не ответила. Молча поднялась на ноги и улетела в сторону кухни. А вскоре там послышался звон посуды.
Вернулась она через пять минут, держа перед собой поднос.
— Вот, — она поставила тарелки передо мной. — Прошу. Приятного аппетита.
— Благодарю.
Дважды просить меня не пришлось. И я, забыв о приличиях, жадно набросился на еду, с удовольствием отметив, что готовила Иришка очень вкусно. Любовь Федоровна же молчала. Просто села в кресло, наблюдая, как я поглощаю пищу.
— Ты прямо как дикое животное, Павел Филиппович, — отметила она, когда с едой было покончено.
— Простите, — с деланным сожалением ответил я и отставил в сторону тарелку. — Где мои манеры.
— Вот и я про то, — вздохнув, согласилась призрак. Поставила пустую посуду на поднос и удалилась на кухню. Я же откинулся на спинку кресла.
В кармане зазвонил телефон и я чертыхнулся. Кому неймется среди ночи? Вытащил аппарат, взглянул на экран, на котором высвечивался номер Васильева, о котором я уже успел забыть. Нажал на кнопку приёма вызова и поднес трубку к уху:
— У аппарата.
— Павел Филиппович, надеюсь, я вас не разбудил, — послышался в динамике возбуждённый голос главы адвокатской палаты. — Мне только что звонил Степан. Он уже дома. Его доставили из лазарета прямо домой на воронке. И я даже не знаю, как выразить вам мою благодарность.
Я улыбнулся:
— Что вы, Дамир Васильевич. Это моя работа. Надеюсь, с ним все нормально.
— Со Степаном все хорошо. Если вы не против, я хотел бы завтра посетить ваш кабинет, — продолжил мужчина.
— Конечно, — ответил я. — Если не затруднит, буду ждать вас после полудня. Утром у меня запись.
— Растете, — похвалил меня мужчина и я не решился сказать, что это клиенты, которых перенесли с сегодняшнего дня.
Любовь Федоровна вошла в гостиную и поставила передо мной заварочный чайник и чашку. Я благодарно кивнул призраку и произнес:
— А сейчас, если у вас нет ничего
— Да, конечно, — спохватился глава адвокатской палаты. — До завтра, Павел Филиппович. Ещё раз большое спасибо.
— До завтра, — ответил я и нажал на отбой вызова.
Налил в кружку чай, сделал глоток и довольно улыбнулся. Дело Васильева было закрыто.
Чего хотят женщины
Утро началось с приглушенного женского голоса за дверью комнаты. Этот назойливый звук настойчиво проникал в разум, прогоняя остатки чуткого сна. Я с неохотой открыл глаза, взял со стола телефон. Вздохнул. До звонка будильника было ещё полчаса. Встал с кровати и побрел в ванну. А затем быстро оделся и вышел из комнаты. И как только я приоткрыл дверь, как ноздри удали едва заметный запах табачного дыма. Удивительное дело! Кто же решил курить в доме?
Ответ на вопрос я нашел в гостиной. У открытого окна сидела в кресле Виноградова. Она задумчиво смотрела на набережную невидящими глазами, напевала какой-то незатейливый мотив и время от времени подносила к губам мундштук с дымящейся в нем папиросой. Она казалась почти живой. Женщина перестала быть прозрачной. Ее волосы растрепались, словно прическу не могли удержать несколько длинных шпилек. На маленьком столике перед хозяйкой дома стояла тяжелая хрустальная пепельница, в которой лежало несколько тонких папиросных окурков.
— А что у нас здесь происходит? — спросил я.
Любовь Федоровна вздрогнула, словно бы очнувшись от глубокого транса. Обернулась ко мне и рассеянно уточнила:
— Что?
Затем ее мутный взгляд прояснился, и Любовь Федоровна нахмурилась.
— Я немного… задумалась, — она взмахнула рукой, и дым завертелся воронкой, направившись в окно.
— Так вот зачем вы проветриваете комнаты, — догадался я.
— Иногда, — не стала спорить Виноградова. — Я все привожу в порядок и не вижу проблем в своей маленькой слабости.
— Не знал, что вы курите.
— Был такой грешок при жизни, — она пожала плечами. — И иногда я позволяю себе папироску-другую. Меня это успокаивает.
— Вы нервничаете? — уточнил я. Прошел в комнату, и занял второе кресло рядом с призрачной дамой.
— Знаешь, Павел… — женщина поднесла ко рту мундштук и втянула в несуществующие легкие дым.
Тот причудливым образом завернулся в узел внутри призрачного тела, а потом выскользнул наружу и поплыл на улицу.
— Когда я была жива, то не вела робкую скучную жизнь. Я была той, к чьему мнению прислушивались. Той, кому хотели нравиться. Мне поставляли эти папиросы, когда против империи ввели санкции. Из-за кордона не привозили ничего. Но мне приносили к порогу все, что я любила. И отличные духи, и бутылки с хорошим вином, и шелковые платья, и кружевное белье. Я не нуждалась ни в чем. Этот мундштук мне изготовил ювелир в подарок. Ему я помогала добывать лом драгоценных металлов и камни по сходной цене. Паренек меня боготворил.