Чекисты рассказывают... Книга 2-я
Шрифт:
По показаниям Фишера Гертруде Ламердинг было не более двадцати пяти лет. Даты смерти генерала и рождения Гертруды не сходились... Генерал Ламердинг не мог быть ее отцом.
Брат тоже нас заинтересовал. Он много старше сестры. В сорок втором году, когда Эрих Ламердинг сложил голову в Сталинграде, ему было уже двадцать лет. Он вырос в семье, где восточный поход рассматривался как нечто само собой разумеющееся в развитии германской политики. Если молодчики типа Фишера втянули
Пришлось опять побеспокоить Фишера.
Пауль Ламердинг ему известен, сказал Фишер. Он не сомневается, что Пауль Ламердинг связан со службами БНД, но сам Фишер с ним дела не имел.
Терпение и ожидание были вознаграждены... Наши коллеги из органов безопасности ГДР сообщили, что поступил запрос на разрешение посетить Германскую Демократическую Республику от Гертруды Ламердинг. Разрешение было дано незамедлительно.
Показания Фишера давали право задержать ее для допроса. Я присутствовал на нем.
Да, портрет, который мне довелось видеть, не польстил ей. Она была красива броской, заметной красотой. Высокого роста блондинка, волосы цвета спелой пшеницы. Глаза голубые, скорее даже синие, бездонные глаза.
Она вошла спокойно, с достоинством поклонилась и села, выжидающе оглядев нас.
— Гертруда Ламердинг? — спросил следователь.
— Частицу фон вы опустили из демократических побуждений? — спросила она.
Это мне понравилось. Противник шел на «вы».
— Может быть, от неуверенности, что эта частица должна быть поставлена.
— Гертруда фон Ламердинг! — ответила она вызывающе.
— Гражданка Федеративной Республики Германии?
— Совершенно верно...
— Национальность?
— Немка!
— Год рождения?
— Тысяча девятьсот сорок пятый!
— Место рождения?
— Гамбург...
— Профессия?
— Переводчица...
— Вы служите в каком-нибудь учреждении?
— Нет. Я работаю по договорам. Иногда перевожу книги...
— Ваш отец Эрих фон Ламердинг?
— Эрих фон Ламердинг...
— Бывший генерал рейхсвера, командир дивизии на Восточном фронте?
— Да, он был генералом...
— Вам известно что-нибудь о его судьбе?
— Этим вопросом я обязана приглашению к вам?
Следователь помедлил с ответом. Ответил уклончиво:
— Отчасти...
— Мой отец погиб в сорок пятом году в Берлине, защищая город от штурма советских войск.
— Вам известна дата его смерти?
— Да. Двадцать восьмого апреля тысяча девятьсот сорок пятого года. Он застрелился в час, когда дальнейшая борьба стала бессмысленной!
— Откуда это вам известно?
— Мне об этом рассказывала
Следователь приостановил вопросы об ее отце. Мы входили в соприкосновение с семейной тайной, и надо было продумать, касаться ли ее. По нашим сведениям, труп генерала был обнаружен советской похоронной командой среди замерзших.
Я решил переключить внимание на другой предмет.
— Скажите, госпожа Ламердинг, — начал я. — Вам знаком советский инженер Чарустин?
Я должен был отдать должное этой женщине. Она умела владеть собой, оставаться холодной и надменно-вежливой в самые острые минуты.
Она взглянула на меня и тут же отвела глаза.
— Теперь я понимаю... Вас не может интересовать судьба моего отца. Он умер двадцать с лишним лет тому назад. Вас интересует Чарустин. Но я хотела бы знать, по какому праву вы мне задаете эти вопросы?
Следователь представил меня.
— Советский следователь! — повторила она слова моего коллеги. — Теперь мне понятно, почему меня задержали. Я сопровождала его как переводчица, встречалась с ним...
— Скажите, известен ли вам немецкий гражданин Фишер?
— Фишер? — медленно произнесла Гертруда. — Фишер? Вообще, может быть, и найдется в числе моих знакомых человек с такой фамилией. Но я не улавливаю связи между первым вопросом и вторым.
— Фишер... Может быть, вам известен человек под именем и фамилией Эрвин Эккель!
— О! — воскликнула Гертруда. — Эрвин Эккель мне известен. Правда, в число своих знакомых я не хотела бы его заносить...
— Эрвин Эккель и Фишер — это одно лицо!
— О Фишере мне ничего не известно. Эрвин Эккель... Это непорядочный человек.
Я как бы между прочим заметил:
— Инженер Чарустин хранит ваш портрет у себя на столе.
— Мой портрет? — переспросила она несколько удивленно.
— Да, ваш портрет.
— Это мой подарок. Я не рассчитывала на такое внимание.
— Почему же?
— Это очень личное... Я не думаю, что я должна здесь объяснять эти вещи... Вы меня спрашивали об Эккеле! О нем и будем говорить...
До этой минуты я не мог заметить никакой игры. Удивление ее было искренним. В голосе, когда она говорила о Чарустине, была озабоченность.
Все это крайне не подходило к той роли, которую ей отводил в своих показаниях Фишер — Эккель.
Передо мной стоял выбор. Или кое-что рассказать ей о неприятностях Чарустина, или на некоторое время вернуться к вопросу об ее отце, чтобы несколько прояснилась ее личность. Потянуть с острым вопросом никогда не мешает, отложить его, подготовиться к нему. И я резко перевел разговор.