Человечность

Маношкин Михаил Павлович

Он заметно волновался, Костино появление живо напомнило ему о недавнем прошлом. В этой школе Яков Борисович пережил немало хороших дней. Он любил свою беспокойную работу, в подвале школы до сих пор хранились учебные пособия, которые он заботливо собирал.

— А вас… как ранило?

— Осколками… Плечо уже не болит, только нога. Видите ли, кость срослась неправильно, ее пришлось снова… ломать. Это очень неприятно. Но теперь мне лучше, поправляюсь. Как видите, мне повезло, я в Покровке, каждый день у меня бывает жена. Сколько вам лет — восемнадцать? Вчера у нас умер один паренек —

в грудь раненный. На той кровати лежал, ему тоже было восемнадцать, очень жалко… Знаете, у него было пять братьев — трое погибли, а двое пропали без вести… Ну, а вы как?

Костя рассказал о себе, о своих одноклассниках, и, пока он говорил, он чувствовал себя учеником, нетвердо знающим урок. Яков Борисович внимательно слушал и, казалось, готов был уличить его в малейшей неточности. Когда Костя упомянул о Крылове и Лагине, Яков Борисович переспросил:

— Добровольцами, говорите? Вот видите…

— А меня не взяли, сам не ожидал, что так получится…

— Вы обязаны, Костя, — тихо и строго заметил Яков Борисович, — знать все, что делаете и что делается с вами в жизни, а на войне — особенно. Буквально все.

Медсестра напомнила Косте, что пора уходить.

— Я очень рад, что вы не забыли обо мне, Костя, очень рад, — попрощался Яков Борисович.

— Вот яблоки… Поправляйтесь. До свидания…

Костя вышел из палаты. Он узнал нового, неизвестного ему до сих пор Якова Борисовича, и этот новый Яков Борисович помог ему окончательно возвратиться к той ясности и определенности, которые Костя неожиданно утратил в покровском диспансере. И на войну Костя взглянул по-иному. Война гибельна для людей, но на фронте находилось большинство мужчин, и среди них был глубоко штатский человек Яков Борисович Сухотин. Все честные люди были там, и Костино место — с ними. Завтра же он пойдет в военкомат и подаст заявление. Яков Борисович прав: надо знать, что делаешь…

* * *

Миша Петров прямо с завода пришел домой к Косте.

— Я думал, ты заболел. Где ты был?

— В военкомате. Ухожу в армию.

— Ты по повестке или… так?

— Какая разница…

— Хочешь, я… поговорю с дядей, чтобы тебе… бронь дали, а?

Мишин дядя был начальник сборочного цеха.

— Зачем? Я ведь сам… Служить все равно надо.

— Вот я и остался… один.

— Я тебе напишу.

Проводив Мишу, Костя зашел в сад. Здесь было уютно, но слишком тихо и одиноко. Костя не решался признаться себе, чего ему не хватало.

Он сел на лавочку у сарая, отдался томительному чувству одиночества. Пальма, обрадованная присутствием Кости, старалась лизнуть его в лицо. Он придержал ее голову — собака смотрела на него доверчиво и преданно.

— Уезжаю я, Пальма. Смотри тут…

Он вышел на улицу, зашагал вдоль домов с палисадниками. Чувство одиночества сменилось нетерпеливым желанием видеть Лиду.

Вот и дом Суслиных. Костя позвонил и с волнением ждал, откроют ли. Он боялся, что дома никого нет.

— Костя? Что-нибудь случилось? — Лида стояла в дверях.

— Нет, ничего. Пришел… проститься.

Лиде всегда приятно было чувствовать свою власть над этим сильным и таким робким в

ее присутствии парнем. Но слегка кокетничая с ним, она в глубине души ощущала какое-то стеснение, словно Костя молчаливо осуждал ее за непростительное легкомыслие. Впервые она осознала это в марте, вскоре после того, как Женя Крылов и Саша Лагин ушли добровольцами в армию. Лида тогда шла к кинотеатру — она договорилась с Левкой Грошовым вместе пойти в кино — и случайно встретилась на улице с Костей. Странно, что именно теперь ей припомнилась та встреча.

— Тебя… взяли в армию?

— Нет. То есть, да.

— Подожди, я сейчас. — Через минуту она вышла опять. — Ну, рассказывай. Почему ты это сделал? — спросила, когда узнала, что он уходил добровольцем.

— Надо.

— Зачем же торопиться? Ты мог бы ведь… поступить в институт! — ей стало жаль его. «Левка-то покрепче, своего не упустит», — подумала и тут же пожалела о таком сравнении, потому что Костя вдруг взглянул на нее испытующе жестко.

— Счастливо оставаться, — он повернулся, пошел по улице.

— Костя, куда ты? Постой! Я ведь ничего. — она с удивлением смотрела на этого малознакомого ей Костю, который опять уходил от нее не оглянувшись. Она хотела догнать его, но лишь зябко, будто от холода, повела округлыми плечами. «Дурной Костя. — она заспешила в дом. — Дурной, дурной! — повторяла, но не могла заглушить в себе чувство непоправимой потери. — Что же это? Зачем? Как все-таки стыдно…»

* * *

Паша Карасев взглянул на часы: пора.

— Присядем перед дорогой, сын, — отец опустился на скрипучий стул, мать пододвинула себе другой, Паша и братишка Вовка сели на скамью.

— Деньги и документы положил? — спросила мать после непродолжительного молчания. — Не потеряй.

— Там смотри, как лучше… — напутствовал отец, провожая его на улицу. — Будет все хорошо — глядишь, отсрочку дадут. Успеешь еще, наслужишься…

Мать, приотстав, перекрестила его. Шутка ли — они с отцом писать еле умеют, а сын вон куда шагнул, в институт. Такое им и не снилось.

— И Лида сегодня едет? — поинтересовался Вовка.

— Не знаю, она была не уверена, поедет ли.

Пассажиры заполнили вагон, но Паша успел сесть у окна. Портфель он повесил на крючок, сумку поставил под скамью. В сумке у него картофель, кусок сала, лук и яблоки — на первую неделю хватит, а в субботу он приедет домой, возьмет еще. Денег у него немного, но достаточно: мать научила его экономить.

Вагон дернулся, мимо поплыл перрон с редкими провожающими.

— В Москву, молодой человек? — устало спросила сидевшая напротив женщина.

— Да, учиться.

— А мои уже не поучатся. На Колю похоронка еще в прошлом году пришла, а на Борю аккурат к Троице… — полные тоски глаза разглядывали Пашу. Под этим взглядом он смутился, опустил голову.

Женщина сошла за городом. Поколебленное Пашино душевное равновесие восстановилось, он раскрыл «Занимательную математику».

Точность и ясность математической логики увлекли его, он забыл об усталой женщине. Отрываясь от книги, он с удовольствием смотрел в окно, за которым бежали поля и перелески.