Человечность
Шрифт:
Были среди пленных и такие, у кого, кроме обуви, сохранились шинели. Этим повезло больше. Оттого что они всю ночь спали и им не было никакого дела до Женьки Крылова, тоска и одиночество еще яростнее набрасывались на него. Он закрывал глаза, зажимал уши, чтобы ничего не видеть и не слышать, а холод и вонь побуждали его двигаться, искать уголок, где бы ему не было так одиноко. Он пытался найти точку опоры в этом вздыбленном потустороннем мире, но ее не существовало.
Он затравленно смотрел вокруг себя. Недалеко от него шло безмолвное сражение за полу шинели. Голые
А вот, ссутулившись, сидел человек. Старый он или молодой — не узнать. Завой он надрывно — никто не удивился бы, не обернулся, не услышал… Скорее бы утро, скорее солнце! Пусть дорога, пыль, выстрелы, только бы не ночь, не бесконечная пытка одиночеством, не часы полной незащищенности от самого себя. Как выдержать отчаяние, как устоять в антимире против самого себя?
Женька Крылов лежит вниз лицом, сотрясается всем телом. Ужасно надругание над тем, что недавно было свято.
Серая колонна поднимается вместе с солнцем и ползет к горизонту. Крылов шагает дальше — одинокий в толпе одиноких. Он не знает, куда идет и для чего существует на свете. Он теперь — как смятый сапогом придорожный лист…
Что случилось? Он открывает глаза, он чувствует чье-то плечо, чья-то рука встряхивает его. Он с усилием переставляет ноги, смотрит на того, кто подставил ему плечо. Коренастый парень все еще держит его за руку. Значит, Женька Крылов уже побывал там, во мраке? Оказывается, это просто и не страшно: там он не почувствовал ничего, абсолютно ничего. Он даже не заметил, как потерял сознание, и только теперь, придя в себя, испугался мысли о том, где побывал.
— Натяни глубже пилотку… — донеслось до его слуха. Эти слова потрясли Крылова: он впервые ощутил поддержку в толпе одиноких.
— Спасибо… Если бы не ты…
Парень не ответил. Крылов уже держался на ногах сам.
— Лос! Лос!
Сзади постреливали, и Крылов опять испугался того, что могло бы случиться, не окажись рядом этого человека.
— Тебя как?…
— Илья, Антипин.
Парень повернул голову — в глубоко запавших глазах застыла боль.
В первом же хуторе Илья раздобыл несколько тыквенных кусков.
— Держи… — протянул один Крылову. — Не хочешь сдохнуть — ешь.
Безвкусная тепловатая мякоть только растравляла желудок, но в ней была влага, и Крылов ел.
— Держи еще.
Сколько дней Женька Крылов не слышал человеческого голоса! Теперь этот голос согревал его, разбивал его одиночество.
— Ты как сюда?..
— Молчи, береги силы.
Но Женька уже не мог молчать, в его сознании забил крохотный родничок мысли, он боялся, что этот родничок иссякнет.
— Ты десантник?
— Пехота… Будет хутор — не зевай…
Так, за гранью жизни, в море отчаяния, тоски и позора, у Женьки Крылова появился товарищ. Ему было теперь с
В следующем хуторе Крылов достал с полдюжины картофелин, а Антипин добыл кукурузный початок. Женька больше не задавался вопросом, хорошо это или плохо — разрывать руками землю в поисках картофеля, а потом грызть его, чувствуя, как скрипит на зубах песок. В пыльной колонне из человека выжимали все, а взамен ему не давали ничего, кроме смерти на обочине. Единственной формой сопротивления было здесь — выжить.
Ночью Крылов и Антипин поочередно согревали друг друга: сначала один прижимался грудью к спине другого, потом они менялись местами. Только босые ноги Антипина бессменно мерзли — тут ему ничем нельзя было помочь.
Просыпаясь ночью, Женька Крылов думал теперь об одном: как найти выход.
— Бежать надо, Илья…
— Куда? Степь…
Да, степь. Ничего, кроме голой полынной степи. Далеко не уйдешь.
Они менялись местами, пробовали спать. Твердая, как железо, земля отбирала у них последнее тепло.
2
НЕПРОСТО БЫТЬ ЧЕЛОВЕКОМ
На краю хутора колонну остановили: сбоку дороги дымились кухни. Обед. Пленные образуют бесконечную змеевидную очередь, которая медленно ползет к котлам. Перед котлами — груда пустых консервных банок. Пленный брал одну, подносил к котлу, получал свою порцию, на ходу выпивал несоленую, с комками неразмешанной муки жидкость, строго в очереди огибал кухню, шел в обратную сторону, бросал банку на то же место, где ее поднимал другой пленный, лишь приближавшийся к котлу.
— Их заставить бы жрать эту мамалыгу… — выругался Антипин.
Потом колонна опять выползла в степь. Навстречу ехали и ехали машины, в небе гудели бомбардировщики. Они летели на восток, туда, где сражался бывший десантный батальон, где был Саша Лагин, Курочкин, комиссар. Крылову уже не узнать, что с ними. Он не оправдал их надежд, не нашел штаб полка, а теперь его вели неведомо куда, и стыд и позор неотступно следовали вместе с ним. «Десантники в плен не сдаются…» — говорили в Раменском. Не зря говорили: плен — это дно человеческого падения. И не важно, как упал человек, — сам бросился вниз или обстоятельства толкнули его туда. В серой колонне у всех одна участь — пасть на обочине дороги без имени, без родины…
— Илья, а ты как попал?
— Не все ли равно…
Нет, не все равно: Крылову надо было знать, в чем его личная вина. Есть ли она? Ему надо было успокоить взбудораженную совесть, понять, мог ли он поступить иначе. Он испугался, но и не повернул назад. Он налетел на немцев, хотя мог спрыгнуть с коня, мог бы, наверное…
Но чего он добился бы, если бы спрыгнул? Вернулся в батальон без коня, ни с чем? Как он оправдался бы перед комиссаром, перед товарищами? Но плен?..
Женька Крылов не знал, какова его личная вина, еще не мог понять какова. Но он обязан припомнить каждый свой шаг и определить, виновен или нет. Он должен вернуть свое утраченное «я», сойти с дороги в никуда. Иначе не стоило жить.