Человек-Черт

Июнин Алексей Владимирович

– Вполне.

– Я такая бл…ь, каких мало на свете, ты знаешь меня. Я не верю никому кроме Дарвина и не верю ни во что кроме хорошей затяжки и двести километров в час по ночному пустому шоссе. Мой папа был иудей и кроме отчества ничего мне не дал, а если ты приедешь в Симферополь, то обнаружишь там еще четверых человек с таким же отчеством и такой же фамилией. И все они будут примерно одного возраста, что и я. Но мамы у всех будут разные. Моя мама не интересовалась ничем кроме кинематографа и театра, она была драматургом. Придумывала разные сюжеты, но совсем не занималась мной. Она не справлялась со мной, ей было проще замкнуться за пишущей машинкой и стучать по клавишам как дятел. Я лишилась девственности в шестнадцать лет, а в семнадцать убежала из дома. Залетела, сделал первый

аборт, вернулась домой. Мама так ничего и не узнала. Через год мама выгнала меня сама. У меня был сводный братик, он утонул в детстве. Я забыла где его могилка на кладбище, не могу найти, просто не могу. Я даже не знаю, ухаживал ли за ней хоть кто-нибудь, мама ненавидела кладбища. Теперь, глядя на нашу семейку, можно ли к нам применить слово «любовь»? Любовь, мой дорогой, это такая эфемерная штуковина, которая то-ли есть, то-ли нет, кому как нравиться. Мне пятый десяток, я влюблялась сто двадцать раз и, как ты понимаешь, столько же раз разлюблялась. Пережила. Стою перед тобой, ни о чем не жалею. Я живу как хочу. И ты сам сказал, что я счастлива. А теперь представим, что было бы если бы мои папа и мама жили любящей семьей и привили мне семейные ценности. Воспитали бы из меня обычную женщину. Я бы влюбилась, нарожала бы цыплят и не видела бы ничего кроме кухонной плиты и мелодрам. Ты молодой, Андрюша, у тебя крепкое тело, но еще ранимая психика. Ты в этом отношении еще дурачок.

– Олесь, все эта речь, видимо для того, чтобы сказать, чтобы я не думал о Наде.

– Сечешь. Мне продолжать или ты и так все понял?

– Да понял я все, понял. Я должен забить и забыть. Найти другую, потом бросить, найти следующую, бросить. А потом платить алименты всему условному Симферополю.

– Отлично сказано, рокер! Ты выздоравливаешь!

– Только дело не в Гриковой, Олесь.

– Ты ей звонил! Не матери, не мне, ни кому-то еще, а ей! Подкаблу-у-учник!

– Я ей звонил, потому что хотел помириться вот и все. Она не взяла трубку. Это печально, но не смертельно. Не в этом дело.

– Ну в чем же тогда?

– Да не знаю я! НЕ ЗНАЮ!!! Все! Хватит! Я устал и хочу побыть один!

– Адрюш, послушай…

– Я соберусь! Завтра буду на репетиции!

– Точно?

– Точно!

– Дай-ка мне свой телефон в залог.

– Еще чего! Он мне нужен. Я жду звонка.

– От Гриковой?

– ДА!!! ДА ОТ ГРИКОВОЙ!!! ЧТО ЕЩЕ ТЕБЕ ОТ МЕНЯ НАДО?

– Остынь, сынок. Я же тебе только добра желаю. До завтра.

Левит ушла, оставив после себя легкий запах чего-то вкусного. Запах приятный, возможно она пользуется духами с феромонами. Едва заперев за ней входную дверь, Жуй на столько быстро на сколько позволяли ему боли в ногах, прошел в зал и захлопнул окно. На секунду луч солнечного света пробился через шторы и попал Андрею прямо на лицо. Чистый июньский полуденный свет… Жуй зажмурился и поморщился.

Очень хотелось есть, за три дня нахождения в одиночном заточении он съел почти все, что оставалось в холодильнике. Голод заставлял задумываться о прогулке до ближайшего продуктового магазина, рано или поздно это будет неизбежно и Жуй старался оттянуть этот пока еще неосуществимый для него подвиг на самый дальний срок. Скрючившись всем телом, он прошамкал на кухню. На кухонном столе среди кучки объедков и немытой посуды валялась последняя пачка сигарет, а в ней последних две штучки. Как это не удивительно, но в эти дни Андрея Жуя совсем не тянуло к сигаретам, он курил, пожалуй, лишь по привычке, просто не веря в то, что его организм более не нуждается в никотине. Постояв над пачкой и хмуро посмотрев на выглядывающие из нее фильтры, Андрей, все-таки отвернулся. Нет потребности, пусть лежат.

Он распахнул холодильник. Полуфабрикаты съедены, та пища, которая осталась требовала приготовления на плите, а этого Жуй не умел вообще. Готовкой занималась Надя, а самый шикарный кулинарный шедевр, который он мог с трудом сделать назывался колбасбургер. Не было даже пельменей, которые он мог бы попробовать отварить, ведь на упаковке должен быть способ приготовления. В морозилке была курица. Она была там давно, Андрей помнил, что видел ее много недель назад. Голод был невыносимым, Жуй был

уверен, что смог бы съесть кита, поэтому у него было два выхода: идти в магазин или самому готовить курицу.

Хлопнув дверцей морозильной камеры, Жуй сел на табуретку и достал сигарету. Курение отвлекает от голода. Он нервно задымил. Его затошнило. Прошло пять минут…

Жуй вновь распахнул дверцу морозилки и достал курицу. Вынув ее из целлофанового пакетика, он швырнул ее на тарелку и долго смотрел на ее бледный холодный бок. Проглотив слюну, он поставил тарелку с курицей в микроволновку и врубил двадцать минут. За это время он выкурил последнюю сигарету. Микроволновка звякнула, когда желудок юного рокера уже умолял бросить в него хоть чего-нибудь. Голова у Жуя уже кружилась, ноги раскалывались, особенно колени и стопы. Андрей проковылял к микроволновке, открыл ее и издал траурный вздох. Оказалось, что он забыл про температуру и поставил курицу на режим размораживания. Она и разморозилась. И только.

Жуй смотрел на нее и думал. Думал и смотрел…

Потом схватил ее обеими руками и вонзил уцелевшие зубы в ее нежную сырую кожу.

Олеся Нахимовна Левит вышла из подъезда и четко печатая шаг, прошествовала к своему красному «Митцубиси Эклипс». Она никогда не ходила просто так, как ходят обычные женщины, она шагала от бедра, стараясь по громче стукнуть длинным каблуком, как шагает по глянцевому подиуму профессиональная модель, демонстрирующая самую дорогую вещь из новой коллекции Miu Miu, при том, что рокерша была далека от моды, считая, что моде следуют те, у кого нет своего вкуса. А настоящие законодатели моды в России – китайцы и турки, которые не устают наводнять наши рынки дешевой одеждой. «Эклипс» ожидал ее прямо на детской площадке, поставленный против всех правил. Левит распахнула дверцу, но прежде чем сесть за руль, подняла голову на третий этаж. Нашла окно Андрея Жуя. Спальня. Портьеры так же плотно закрыты как в зале.

Некоторое время она думала, но, наконец, села в автомобиль и рывком рванула с места, выпустив в атмосферу облачко серого выхлопа. Не успев переключиться на третью скорость, она уже врубила тяжелый рок. Колонки по всей площади салона оглушили ее «Арией».

«Не придет!» – заключила она, выруливая на улицу Крупской и мысленно матерясь от того, что проезжая часть тут была сужена вдвое из-за припаркованных по обе стороны улицы автомобилей. Это не давало разогнаться, приходилось сдерживать скорость и маневрировать с осторожностью, не свойственной для шальной женщины. Кто-то нажал на клаксон, Олеся даже бровью не повела. Давя педаль газа и вращая руль одной рукой, второй она уже набирала номер Нади Гриковой. Окна в машине, разумеется были раскрыты полностью, и ветер, задувая в салон, метал черные волосы Левит. Черные очки за девяносто девять долларов надежно закрывали глаза от излишнего солнечного излучения, которое сегодня щедро дарило Петербургу яркое солнце.

Грикова ответила не сразу, видимо, она была чем-то занята.

– Давай, колись, подруга, что ты такого наговорила на прощание своему бывшему суженому! – Левит не любила тратить время на пустые приветствия и вопросы типа «Как дела?» и «Чем занимаешься?». Тем более что, ее мало интересовали чужие дела и занятия.

– Андрею? – Гриковой приходилось почти кричать в трубку, так как Левит даже пальцем не повела, чтобы хоть чуть-чуть приглушить громовые раскаты тяжелого рока. – Мы с ним расстались и все. Что еще сказать?

– Нет, вы с ним расстались как-то по-особенному.

– Ничего особенного, Олеся Нахимов…

– Я вырву тебе гланды, если ты еще раз попробуешь назвать меня по отчеству! – Левит совершенно не шутила. – Ты же знаешь, как я этого ненавижу.

– Олесь, вы…

– И не «выкай»!

– Короче, наши с Андреем пути разошлись. Мы больше не вместе и говорить об этом я не буду. Пусть Его Светлость живет как хочет и делает что пожелает.

Наконец, Левит свернула на улицу Бабушкина и тут уже дала волю. Вжав педаль газа и разогнав «Мицубиси» до запрещенных восьмидесяти километров, Олеся стала наслаждаться поездкой. Без зазрения совести лихо обогнав полицейский патруль, она даже не оторвала ухо от телефона.