Человек-Черт
Шрифт:
Вообще Ламия была очень загадочной девушкой. За все время знакомства, Жуй узнал, что она не смотрит телевизор, не слушает радио и не имеет мобильного телефон. На вид около двадцати двух – двадцати четырех, но уж больно у нее много опыта в некоторых областях для ее возраста. Жую часто казалось, что Ламия гораздо старше, чем выглядит, порой она так рассуждала, будто живет на этом свете лет сто, не меньше. Она часто улыбалась, не размыкая губ, говорила красивым притягательным голосом, была ласковой, но стоило ее разозлить, она набрасывается как дикая кошка, кричала и громко произносила какие-то сквернословия на незнакомом Андрею языке. Жуй понимал, что за него она реально глотку может перегрызть, и это возбуждало его еще сильнее.
На
– Дурачок, – смеялась тогда Ламия, сытно вытирая губы. – Не каждый может пить такое молоко. Специально заговоренная коровка на специальной травке…
– Чего?
– Ничего. Привыкнешь.
Сейчас изможденный Андрей Жуй уснул.
Ему опять снился Эггельс, впрочем как и почти каждую ночь. На этот раз Иосиф Ильич сидел за деревянным столом с толстыми ножками и пил самогонку. Жуй сидел за тем же столом и тоже пил самогонку. Дело было в какой-то забытой всеми деревни, спрятанной далеко в Сибири или даже на Дальнем Востоке. Это был трактир, вокруг было дико, ходили полуголые старики и старухи, бегали тощие собаки с поджатыми от голода животами. Электричества не было, лишь мерцающий свет нескольких керосиновых ламп, окон тоже не было. И стен не было. Только тяжелые дубовые столы, спины и рожи незнакомых людей, да то и дело появляющаяся женщина с изуродованным страшным ожогом лицом. Она приносила им самогонки и молока.
Закусывали холодной жирной свининой.
Было гадко.
Жуй задавал вопросы, но отвечал ему не Эггельс. Отвечали татуировки на обнаженном теле самого известного каннибала Советского Союза. Бухарин на правом подреберье сказал, что на все воля Высшей Идеи, а Дзержинский на правой ключице сквозь усы и бородку пробурчал что-то неопределенное, но явно связанное с коммунизмом. Тогда Плеханов и Ленин злобно огрызнулись на Феликса Эдмундовича и укорили его за то, что «надо было с этими мелкими сволочками еще строже разбираться, не до конца они устранены с лица нашей Родины». Тогда слово взял товарищ Сталин и Эггельсу пришлось повернуться к Жую затылком, ведь именно там был изображен отец народов. Товарищ Сталин был горд и доволен, он похвалил Жуя за что-то, назвал его «нашим товарищем» и передал слово какому-то Карлуше. Оказывается, на пояснице Иосифа Ильича был портрет Карла Маркса, и тот, поморгав и пошевелив бородищей, произнес что-то на немецком. Все татуировки заговорили одновременно. Жуя тошнило и хотелось исчезнуть. Он резко вскочил со стула и опрокинул керосиновую лампу прямо на Эггельса… Поднялся жуткий крик, шипение, нестерпимая вонь пеленой шерсти… Волчий вой… Плач ребенка…
Жуй распахнул глаза.
Он лежал в своей постели. Было тихо. Как обычно было светло, хотя часы показывали третий час ночи. Он забыл занавесить портьеры, комната пребывала в синеватом сиянии питерского неба. Выросший вдвое член еще ныл от недавних истязаний. Не поворачивая головы, Жуй скосил глаза туда, где лежала Ламия, она не спала. У нее на груди был ноутбук, сама девушка
Ламия улыбнулась ему, не размыкая губ
– Еще рано, – сказала она, сворачивая интернет-страничку.
– Ламия, – Жуй проглотил комок в горле. – А как твоя фамилия?
– Очень своевременный вопрос.
– Кто ты, Ламия?
Легкая улыбка коснулась кончиков ее чувственных губ. Должно быть, ответ содержал в себе какую-то маленькую тайну, открыв которую Ламия грозила заставить Андрея как минимум призадуматься. Андрей смутился, ему стало немножечко неловко и откуда-то из глубины души появилось чувство стеснения, которое он быстро спрятало за взглядом, отведенным в сторону люстры.
– Спи, милый… – прошептала Ламия и Андрей Жуй уснул.
Глава 6
Радиосадомия
Санкт-Петербург.
30 июля 2017 г.
Андрей Жуй присел на узконогий стульчик облил себя ледяной водой из бутылки. Ему было не просто жарко, он кипел. Сердце стучало так, что в висках гудело. Руки аж дрожали. Кто-то протянул ему баночку пива и он схватил ее, даже не взглянув на подающего. В несколько больших глотков, он осушил ее и, смяв в ладони, швырнул об пол.
В гримерке было шумно и душно. Стоял гам, участники группы «Толпе», разгоряченные двухчасовым выступлением на рок-площадке «Белого Ламантина», бурно обсуждали ошеломительную реакцию зрителей. Левит была уже полупьяная, эмоции переполняли и ее и всех остальных. Двое охранников с трудом сдерживали толпу фанатов, кричащих за дверью. Кто-то разбил что-то стеклянное и Андрей Жуй расхохотался. Да, его новая программа сотворила настоящее чудо! За последнюю неделю он написал четыре совершенно новых песни, радикально отличающиеся от всего того, что он писал доселе. Три из них («Жуткая Радость», «Буйство» и «Пыл и Жар») группа впервые исполнила только что, буквально двадцать минут назад под самый занавес, а «Слабые Должны Издохнуть» и «Пыл и Жар», Жуй исполнял на бис. Да и в целом исполнение Андрея Жуя стало более жестким, агрессивным. Иногда пугающим даже его самого. Он пел новые песни, и у него мурашки бежали по телу, внутри все переворачивалось и он надеялся, что примерно те же ощущения испытывали и его поклонники.
– Крутяк! – кричал барабанщик Рикардо, не в состоянии успокоиться и присесть хоть на минутку. Его выкрашенные в ярко красный цвет волосы торчали дыбом, лоб и шея были мокры от пота, дыхание тяжелое, уставшее. – Крутяк в натуре!!!
– Это супер! – воскликнула пьяненькая Олеся Левит и, обняв красноволосого ударника за мускулистое плечо впилась жарким поцелуем в его сильные губы. – Это сверхъестественно! На последней песне я чуть не кончила! Реально, чуть не кончила! У меня там все влажно! Потрогай, нет, ты потрогай!
Таймураз Ярмагаев скрылся из гримерки, он занимался своим любимым занятием – где-то целовался с самой красивой фанаткой.
Долговязый гитарист Коромысло развалился в узком кресле, вытянув длинные ноги и полуприкрыв глаза. В его улыбающемся рту дымилась «волшебная» сигареточка, она отправляла его в прекрасные дали, где доносились отголоски новых жуевских песен и мифические существа расправляли перепончатые крылья.
А вот басист Пистон молчал и только, чуть соединив светло русые брови на переносице, зачехлял свою гитару. Его эмоции несколько отличались от общего настроения в примерке, и были схожи разве что с эмоциями клавишницы. Эта милая девочка-эмо по имени Марина Евсеенкова тоже как-то не сильно восторгалась прошедшим выступлением, она налила себе кофе и прихлебывала его крохотными глоточками, казалось, что температура этого напитка заботит ее больше, нежели новая концепция их группы.