Человек хотел добра
Шрифт:
— Спать, что ли, пойдем? Поздно уже, — зевая, предложил дядя Ваня. — Мне с семи завтра.
Стояла тихая звездная ночь. Погасли огни в домах, только отдельные окна мигали светлячками. Там еще не спали… Может, в какой-то из этих квартир сидит рабочий парнишка за учебниками. «Учись, Семка, тебе грамота нужна!»
Когда я вернулся домой, свадьба подходила к концу. Все утомились, сидели по двое и разговаривали — так просто, чтобы не молчать.
Ляля Уткина опьянела, а может быть, притворялась. Лейтенант отпаивал
Увидев, что я появился, Вера отошла от Николая и поманила меня пальцем.
— Неужели не мог догадаться, — с горечью сказала она. — Видишь, у Николая нет здесь близких знакомых. Хоть бы ты сказал о нем хорошее. Прямо неудобно: все поднимаются, хвалят меня, а о нем никто. Знаешь, как он обиделся!
Вот, оказывается, что ее беспокоило, вот зачем она мигала мне, когда сидела за столом.
Откуда я знал, что и Николая надо хвалить?
Глава тринадцатая
Я становлюсь человеком
В мастерской длинные столы, обитые листовым железом, — верстаки. Примерно через метр — слесарные тиски. Моими соседями по работе оказались Петро Билык, рыжеватый украинец, с веснушчатым лицом, и Вася Подозеров, тоже, как и я, с поселка Текстилей. Он и учился в нашей школе, только в другом классе.
Мы будем, сказал мастер, слесарями-лекальщиками. Это очень хорошая специальность. Без слесаря-лекальщика не может обойтись ни один машиностроительный завод. Все точные слесарные работы выполняет лекальщик.
Да, будем, но через два года. А пока мастер дал каждому чугунную болванку, похожую на букву «Т», зубило и молоток. Мы должны срубить с болванки пятимиллиметровый слой и потом ровно, под линейку, запилить.
Грохот стоит в мастерской. Все стараются. Иногда слышен легкий вскрик. Это кто-нибудь, увлекшись, попадает молотком по руке.
Вот и пришло время, о котором я так долго думал. Вспоминаю прошедший год — и стыжусь, и радуюсь. Много было глупого, много хорошего. Этот год мне на пользу. Я хоть немного, но научился ценить людей — каждому своя мерка.
Когда сдавали последний экзамен, подошел староста Лева Володской, сказал, хмурясь: «Жалко, что ты уходишь из школы. Ты хоть и невоспитанный был, а все веселее. Запомни, я к тебе всегда по-товарищески относился. Навещай нас». И тут же не удержался, сделал выговор за плохую работу с октябрятами. Такой уж Лева принципиальный. Мне и в самом деле не удалось сводить своих первоклашек на каток, зато летом я накатал их на лодке. «Федя, Андрейка, Олег и две Наташи. А всего в классе семь Наташ…» Чудесные ребята! Две Наташи, хоть и пищат, а в лодку лезут. Теперь Лева подберет им нового вожатого. С ним-то
Вчера встретил меня дядя Ваня Филосопов, расспросил, каков из себя наш мастер. Оказывается, дядя Ваня его знает.
— Слышал, всегда говорят: «руки золотые»? — спросил дядя Ваня. — Все ерунда. Золотых рук нету. Есть умная голова. Без головы шуруп не завернешь: надо знать, в какую сторону резьба у него. А золотые руки выдумали те, кто не хочет за рабочими признавать ума. — И закончил решительно: — Действуй, если понял, что к чему. И всегда помни: рабочий человек твердо по земле ходит.
В ремесленном меня занимает все: работа, распорядок и новая форма. Приглядываюсь я и к своим товарищам. Только мы получили болванки, зажали их в тиски, как украинец Петро сокрушенно поведал:
— Бедная моя мама, какой я тебе помощник! Дай бог к старости изрубить эту штуковину.
И сразу же с ожесточением принялся бить молотком по зубилу. Мне он кажется добродушным и очень хорошим парнем.
Вася Подозеров больше молчит, наверно, еще стесняется, не привык к новой обстановке.
Как-то вскоре произошла неожиданная встреча. К нам в мастерскую зашла… Татьяна Сычева, секретарь райкома. Грохот оглушил ее. Мастер стал ей что-то рассказывать, а она трогала себя за ухо и разводила руками: мол, ничего не слышу. Вдруг увидела меня, приветливо улыбнулась. Подошла, протянула руку. Я не посмел подать ей свою.
— Грязные! Видите?
— Ничего, зато рабочие руки! — прокричала она. — Как привыкаешь?
— Хорошо! Дай бог к старости изрубить эту штуковину.
— Ай-я-яй! — покачала она головой. — Зачем это, рубить?
— Чтобы точность удара вырабатывать. Посмотрите-ка.
Я лихо застучал молотком по зубилу, стараясь доказать ей, что уже кое-чему научился.
— Хорошо, — похвалила она. — А чего рука в крови? Перевязать надо.
— Сойдет, — небрежно ответил я.
Едва Татьяна ушла, меня окружили ребята, удивляясь, откуда я знаком с секретарем райкома. Пришлось рассказать, что очутился в ремесленном училище с ее помощью.
— Хлопцы, — заявил Петро Билык. — Я знаю, зачем она приходила. В комсомол нас скоро будут принимать. Это точно.
Я почти не замечаю, как пролетает смена. Когда нынче мы собрались уходить из мастерской, я увидел, что Петро Билык делает какие-то странные движения.
Он вывернул из тисков ходовой винт, лоснящийся от переработанного машинного масла, провел по нему пальцем раз, второй, потом вытер палец о ладонь, подумал немного и мазнул ладонью себе по носу. На носу образовалась грязная полоса.
— Петро! Ты чего это? — с недоумением спросил я.
— Да понимаешь, — спокойно ответил он, — вроде бы и не работал. Руки чистые, лицо чистое. Пусть люди думают, что я в самом деле работал. Не волынил, не лодырничал, как некоторые.